В ходе импровизированного семинара, посвященного этому удивительному народу, я узнал много нового и интересного. В частности, я с изумлением выяснил, что у страмослябов совсем нет женщин – не только на отдельно взятом пиратском корабле, а вообще нет. Мой закономерный вопрос о том, как они размножаются, спровоцировал длинную лекцию о скотоложстве, изобилующую натуралистическими подробностями. А когда я робко заметил, что эта версия не дает ответа на вопрос, откуда у них берутся дети, мне задумчиво ответили: а кто их знает… Общее мнение было таково, что страмослябы – вообще не люди, а очередное колдовство Мараха Вурундшундба, за которыми, оказывается, закрепилась слава самых мрачных шутников в этом мире… И еще я узнал, что судьба пленников – в том случае, если бы на их жизненном пути не встретился такой замечательный полезный парень, как я – была бы, конечно, весьма печальна, но отнюдь не столь ужасна, как я полагал. Рабство у страмослябов существовало и приветствовалось, но к работе по хозяйству пленников обычно не допускали (чтобы чего не испортили), а к участию в групповом пьянстве на многочисленных страмослябских праздниках, которых, если верить моим новым знакомцам, было чуть ли не больше, чем дней в году – тем более (чтобы недовольными рожами праздник не портили), так что жизнь страмослябских рабов представляла собой праздное размеренное существование. Собственно говоря, их и держали-то только для того, чтобы хозяин мог похвастать перед соседями своей зажиточностью – дескать, вон сколько ртов кормлю! – и еще для того, чтобы они принимали участие в организованном обжорстве во время Снусова тыженя. Насколько я понял, Снусовым тыженем называли некий загадочный обряд поминовения усопших предков, во время которого хозяин дома и его домочадцы должны были сожрать как можно больше продуктов, поскольку страмослябские суеверия гласили, что вся пища, съеденная за эти дни в доме, неким мистическим образом отправится к покойным прародителям его хозяина, и тем прийдется обходиться этим пайком до следующего года. Понятное дело, что ради благополучия любимых покойников страмослябы шли на любые жертвы, вплоть до заворота кишок. Поэтому прожорливые чужестранцы были на вес золота, а скромных ребят с умеренным аппетитом после нескольких лет вышеописанной сладкой жизни обычно отпускали на волю и даже помогали выбраться из Страмодубов – так называется большое (и, насколько я понял, единственное) поселение страмослябов – на большую дорогу: чтобы места зря не занимали, никчемные…

Господа пираты то и дело появлялись в поле нашего зрения, как живые иллюстрации к рассказам моих спутников. Теперь, когда между мной и этими чудесными людьми встала невидимая, но непроницаемая стена моего демонического авторитета, который не позволял им приближаться ко мне на расстояние вытянутой руки и вообще не допускал никакого панибратства, они наконец-то показались мне смешными и нелепыми персонажами, словно специально извлеченными из старинного лубочного анекдота. Даже на пике своего ежевечернего бурного веселья они не попытались наладить со мной душевный контакт, и вообще вели себя так, словно ни меня, ни их пленников нет на судне – я почти полюбил их за это! Правда, моя любовь подверглась серьезному испытанию, когда эти милые люди занялись хоровым пением.

– Куляймо, хрюги,

куляймо брады,

ибьтую мэмэ!

Куляй, Лабысло,

тудой и сюдой

к ибуты мэмэ…

Я попытался закрыть уши руками, но голосовые связки пиратов были сильнее моих жалких попыток укрыться от реальности.

– У-га-га-га,

йоханый хряп,

ибьтую мэмэ! – дружно вопили они. И проникновенно повторяли:

– У-га-га-га,

йоханый хряп,

ибьтую мэмэ!

Этот незамысловатый текст мне пришлось выслушать раз восемьдесят, и только после этого испытания небо сжалилось надо мной и даровало мне вожделенную передышку.

– Ну что, Ронхул Маггот, теперь поболтаем? – неожиданно спросил меня Хэхэльф, когда на палубе стало почти тихо: пиратские крики и пение сменились душераздирающим храпом, который, впрочем, вполне мог сойти за тишину – все познается в сравнении… Мне-то казалось, что и Хэхэльф давным-давно задремал, как и все его спутники, донельзя утомленные – не то давешним морским сражением, не то собственными бесконечными колкостями в адрес страмослябов. Я и сам уже начал было клевать носом, но услышав голос Хэхэльфа тут же встрепенулся: меня давно распирало – не то от многочисленных вопросов, не то просто от желания рассказать свою историю и как следует пожаловаться на судьбу. Черт, я отлично знаю, что нет занятия более глупого и недостойного, чем жаловаться, но у меня была минута слабости: мне просто позарез требовалось выговориться! И меня понесло. Моя минута слабости продолжалась часа два, не меньше. Хэхэльф слушал меня внимательно и почти не перебивал. Я чувствовал, что он верит каждому моему слову – не потому что этот дядя был доверчивым дурачком, конечно. Просто он чувствовал, что я говорю правду, и только правду – словно поклялся на библии в суде присяжных. Я действительно выложил ему все как есть – давно уже мне не доводилось говорить столько правды о себе за один присест, не разбавляя ее художественным вымыслом.

– Да, влип ты, Ронхул! – сочувственно подытожил он, когда я замолчал и уставился в темноту, опустошенный собственной словоохотливостью.

Я молча кивнул и глупо улыбнулся от облегчения: наконец-то хоть кто-то оказался способен оценить НАСКОЛЬКО я влип.

– Ничего, выкрутишься! – оптимистически пообещал мне Хэхэльф.

Я уставился на него с некоторым недоверием.

–Твоими бы устами, дружище!

– Ты представить себе не можешь, как тебе повезло, – серьезно сказал он. – Я – не какой-нибудь там могущественный Ург и, уж тем более, не Вурундшундба, но я могу помочь тебе куда больше, чем все они вместе взятые. У меня, знаешь ли, полно добрых приятелей, которые запросто встречаются с Варабайбой, которого ты ищешь.

– Что?! – я ушам своим не поверил.

– Что слышал, – невозмутимо подтвердил он. – Для того, чтобы познакомиться с Варабайбой, не нужно быть таким уж великим героем. Достаточно быть своим человеком на острое Хой. А я там вырос.

– А говорил, что ты – из Инильбы на Халндойне, – улыбнулся я.

– Так оно и есть. Я – четвертый из сыновей бывшего владельца замка на острове в центре озера Инильба, так что можно сказать, что я и все мое семейство – дважды островитяне… Сейчас замок вместе с островом и озером впридачу перешел к моему старшему брату. А я там родился и жил, пока мне не исполнилось восемь лет. А потом я попал на Хой, к людям бунаба. Мой отец просто оставил меня у них в качестве заложника: так ему было нужно. Он заключил с ними какой-то дурацкий договор. Полагаю, когда у человека больше десятка сыновей, ему уже почти все равно, что с ними случится: одним больше, одним меньше… Впрочем, все к лучшему! Я вырос среди бунаба, стал там своим, и могу сказать тебе, положив руку на сердце: когда я смотрю на своих братьев, выросших в родительском доме, я понимаю, как мне повезло!