– А и верно, – с удивлением согласился Лузис Мятый, когда Годомар, честно удержавшись от воплей, пинков и ругани, пересказал ему соображения Фрюга. – Так что думаешь, эльфы соврали Ндару?

– Что я думаю – это моя забота, – буркнул Рукатый. – Твоя забота другая.

– Так я пересказал всё, что услышал, слово в слово, – зачастил Мятый, осторожно отползая на подстеленной тряпице под защиту полуразрушенной каменной стены.

Когда-то в этом месте была площадка для демонстрации машин горожанам, но уже много десятков лет механистам не удавалось создать ничего принципиально нового, особенно интересного и сколько-нибудь долговечного. Воевать давно было не с кем – ну да, ходили всякие слухи про подземья, тамошних тварей и, что более всего было похоже на правду – про а-рао, но слухи слухами, а задачи задачами. Словом, боевых машин пока что не требовалось, а небоевые машины и гимблские механисты… ну да, ну да. Так что площадка понемногу пришла в запустение, стены раскрошились, и было ясно, что еще несколько мирных лет – и на этом месте что-нибудь построят, а про изначальное назначение площадки забудут окончательно.

– Я бы, может, больше узнал, если бы мог торчать подле эльфов всё время, – извиняюще бухтел Лузис, – но теперь тут строго стало, вишь как, и я снова всё больше в квартале Мастеров, да…

Годомар знал это. И нарочно пришел к Лузису сейчас, а не когда он был в квартале Мастеров: для механистов то место понемногу становилось чем-то вроде драконового логова. Илидор ведь в первое время жил там, в доме Конхарда Пивохлёба, и, говорят, много носился по цехам мастерских и… всякие слухи расползались по городу уже после ухода дракона в подземья. Поговаривали, к примеру, что с подачи того же Конхарда для дракона выковали какой-то особеннейший меч, и тот теперь дожидается его возвращения. Что Бринна Медная подготовила для дракона место в старейшей литейной гильдии Гимбла. Много чего говорили, словом, и механистам, путь они и не разделяли рьяных взглядов Фрюга, не очень-то по сердцу был Мастеровой квартал, где так искренне привечали дракона.

– Но я стараюсь, ты не подумай, – нудил Лузис. – Ухо востро держу здесь повсюду, только ничего про способности дракона эльфы не говорят. Только о том, как донкернасский домен из-за него ярится.

Годомар молчал, думал. Рука его лежала на рукояти топора, а Мятый от этого очень нервничал: кажется, если механист потребует вернуть сердечник и медные трубки – это будет далеко не самое худшее из всего того, что он сейчас обдумывает. Впрочем, Лузис бы не ответил уверенно, с чем он расстанется охотней: с нужными деталями или собственной головой. В своей норе он тайком собирал машину – разумеется, оживить её не выйдет, поскольку механист из Мятого так и не получился, но страсть к ковырянию с железками у него отросла почти болезненная, ему, пожалуй, легче было три дня не жрать, чем день не возиться с машиной. Сволочи они всё-таки, механисты, заразили порядочного гнома страстью к железкам, а потом выкинули за дверь, и живи теперь как знаешь.

Лузис и жил как знал: собирал шагуна. Маленького, конечно, маленького, безоружного, кривенького и из чего попало, но всё-таки шагуна. И очень рассчитывал через Годомара получить еще широкие плечные суставы, пусть ржавые, погнутые, негодящие – в Гимбле шагунов уже давно не собирают, но детали-то могли остаться, механисты – гномы хозяйственные, запасливые.

– Вишь как получается, – заговорил Мятый, подавшись вперед, сделав серьезное лицо и всем видом показывая свою толковость и заинтересованность, – значит, или нет у золотого дракона такой способности, или она действует не так, как болтали эльфы. Быть может, слабее или не всегда. И, выходит, нужно расспросить еще кого-то знающего, только хорошо расспросить, толково.

– Чего проще, – согласился Годомар. – Разве что раскаленную кочергу связать в узел. В Гимбле случайно нет кого-нибудь знающего, кто жаждет потрепаться про дракона и не врёт, как вербовщик?

– Может, и нет, – успокаивающе проговорил Лузис. – А может, и есть. Я поспрашиваю.

– Ну и я поспрашиваю, – буркнул Рукатый, перестал наконец хвататься за рукоять топора и пошел прочь, не прощаясь.

Лузис провожал его отчаянным взглядом разноцветных глаз и думал, что нужно узнать что-нибудь очень важное и очень быстро, если он рассчитывает в обозримом будущем разжиться наплечными суставами для шагуна.

* * *

Старейшие драконы почти никогда не меняли ипостаси, считая человеческое тело слишком маленьким и уязвимым. Так они думали, когда обитали в подземьях, с той же мыслью пришли в верхний мир, с нею прожили в нем двести лет. Среди тех, кто появился на свет вне подземий, одни предпочитали драконьи тела, другие – человеческие, третьим было всё равно, некоторые и вовсе меняли ипостась безотчетно.

Илидор был из тех, кто большую часть времени проводит в человеческом теле: он быстро обнаружил, что чем больше ты похож на эльфа, тем меньше гадостей они тебе делают, причем сами едва ли замечают эту закономерность. Еще Илидор не без удивления понял, что в теле человека он полнее чувствует и с большей охотой изучает окружающий мир – да просто едва не захлебывается им, ведь у человека есть эта огромная кожа, которая ощущает всё вокруг, вместо драконьей чешуи, которая, конечно, прочна, но… Слух человека различает меньше звуков, но зато отзывается на них полнее. А сколько открытий дало Илидору человеческое обоняние – не более и не менее чуткое, чем драконье, но при этом совершенно иначе связанное с головой и умеющее рождать из запахов воспоминания!

В то же время все радости человеческого тела перевешивались единственным недостатком: люди не умели летать. В подземьях дракон тосковал по полетам, и крылья его плаща то спазматически сжимались, едва не сворачиваясь в рулончики, то болтались тряпками, лишенные воздуха, как жизни. То и дело на миг-другой Илидору почти хотелось вернуться в Донкернас, в холмы Айялы, ведь там можно сколько угодно скакать в потоках воздуха, подставлять солнцу чешуйки и вдыхать запах свежей листвы. Гномские подземья, даром что такие просторные, совсем не приспособлены для драконов: мало места, негде развернуться, нет сильных воздушных потоков – скорее сломаешь крылья, чем наполнишь их радостью полета, и простора дракону не хватало почти так же сильно, как солнца над головой и свежего ветра, и бесконечных лесов внизу, и рек, и даже придурочных птиц, за которыми все время приходилось следить, чтобы не врезаться в косяк. Мало радости потом летать, измазанным кишками и перьями.

Вечером они вышли к большой пещере с высоким потолком, с которого не свисали наросты, и со стенами, по которым не текла лава. Гномы собрались было устроиться на ночевку прямо в пещере, но Илидор честно предупредил, что собирается здесь летать, орать и хохотать, как безумный, и гномы предпочли разбить лагерь в одном из пещерных рукавов.

И теперь Илидор, словно рыба, долгое время просидевшая в садке и вдруг выпущенная в корыто, безумной летучей мышью носился под потолком большой пещеры. Он распевал торжественно-летнюю песню и кувыркался, то падал камнем вниз со сложенными крыльями, то выпрыгивал вверх, как гейзерный фонтанчик, кружась вокруг своей оси, то парил под потолком, лишь едва заметно трепеща крылами.