Почему? В голове, стучащий набатом, стоял этот вопрос. Потому что никто не имеет права покушаться на чью-либо человеческую жизнь? Потому что нет ничего ценнее жизни?

Да к чертям все это.

Внутри меня словно что-то прорвалось. Наверное, мое сердце, которое все это время сжималось. Решило бахнуть и разорвать меня всю на кусочки.



Я подорвалась с места и схватила с полки чугунную статуэтку Дон Кихота. Которую приметил лишь мой мозг, когда я появилась в кабинете. Сама бы я не смогла так быстро отреагировать. Откуда во мне взялась эта и сила и это решение?

Я не знала… Знала лишь, что никто! Никто не вправе покушаться на жизнь моего родного и близкого человека. Никто.

Смирнов даже не обернулся, с первого удара по затылку его ноги подкосились. Но мне показалось мало. Пока он падал, я била его по спине, хребту, рукам.

Мне было мало. Во мне проснулся какой-то монстр. Мне хотелось сделать настолько больно Василию, насколько это вообще возможно. Когда мужчина окончательно повалился, я начала пинать его ногами и делала это, казалось, бесконечно. И не могла, совершенно не могла остановиться.

Ведь никто! Совершенно никто не имел права причинять боли моим близким.

— Слава, — спокойный голос брата в отдалении…

«Ярослав в моей голове», — хихикнула я своим мыслям, кажется сойдя с ума окончательно. Наверное, потому что я его поняла.

Наконец-то я его поняла. Приняла и простила. Ведь совесть и какие-то принципы морали ничто, когда под угрозой безопасность дорогого тебе человека.

Мирослав

— Пожа-а-алуйста, — прошептала ему на ухо супруга, но он до последнего не хотел ей поддаваться. — Ну Ми-и-ир…

— Не могу, — выдохнул Соколовский и встретился взглядом с посмеивающимся над его нерешительностью тату-мастером.

— Скажите ему что-нибудь, — взмахнула ладонью Слава и обратилась все к тому же тату-мастеру.

Она хотела, чтобы Мир сам набил ей тату. Единственное условие, за которое она бы простила ему тот пункт о безымянном доноре и отсутствие свадьбы в планах. Набить надпись, которую Соколовский написал на последнем листе того злосчастного блокнота, в тот злосчастный день, в который он так облажался.

Впервые у Мирослава вырубило мозги. Всегда холодная голова и трезвый рассудок отказали ему, стоило только представить, что Слава в опасности. Что его нежная девочка могла пострадать или испытать еще одно насилие. Мир не думал, просто вышел с документами и сел в машину. Он никому не позвонил, никого не попросил о помощи, потому что реально боялся не успеть, боялся, что его недоумок брат как-нибудь навредит Ласке.

Когда Соколовского и Смирнова оставили наедине, он выдохнул. Ласки не было у Василия, и Мир почувствовал такую волну облегчения, что непростительно расслабился. Брат пырнул его ножом. И какими бы отличными навыками в борьбе Соколовский ни обладал, порезанный в трех местах, он уже не смог справиться. Как еще выжил и не сдох от потери крови? Загадка.

Когда же он увидел трясущуюся Ласку и не смог даже пошевелиться, это был самый отвратительный момент в его жизни. От него ничего, абсолютно ничего не зависело. И виновником сложившейся ситуации был лишь он один. Никто. Абсолютно никто не был больше виноват в его самонадеянности и мстительности.

Ведь он хотел побольнее ударить по Марку и по Василию, а в итоге побольнее ударил лишь по Ласке. Этот урок он выучил на всю жизнь. Перестал с тех пор откровенно нарываться, хотя по-прежнему собирал на всех компромат, без этого никуда.

Соколовский больше не грешил такой откровенной самонадеянностью и прислушивался к мнению жены. Которая за один день превратилась в самую настоящую женщину. Словно она переросла случившееся в юности и тормознувшее ее представления о мире. Ее решительность давно проскальзывала, особенно в их отношениях, но после того случая Ласка стала более волевой, смелой. Она сама заставила Мира наконец-то поговорить с Марком. Привела того к нему в палату и закрыла их снаружи, прежде заверив, что, пока Мир не расскажет все, что знал о Василии, и все то, что было в папках, которые Смирнов, как оказалось, сжег, она их не выпустит и не откроет дверь

— Ситуация до ужаса глупая, — признался Марк, — я понимаю твою жену, ей наверняка хочется отомстить, но она и так оставила его инвалидом, сломав позвоночник в двух местах. Чудо, что он жив и не остался дурачком. Поэтому…

— Поэтому послушай меня, раз уж так хочет Слава, а потом делай что хочешь, — перебил его Мир. — Документов у меня больше никаких нет. Василий их сжег. Лишь мои слова, которым ты волен верить, волен нет. Это Василий подхватил всех твоих партнеров, завязанных на наркоте, и принес их список Мницеку, и именно Василий работал с ним по этому направлению.

— Не-е-ет, — замотал головой Марк, — он не мог. После того, что было. После Юли… Это было…

— Да, это было принципиально для тебя. Это ты решил, что твоя дочь умерла от передоза из-за кары небесной, и решил покончить с этой частью своего бизнеса. Только Василий так не решал. Это именно он подсадил Юлю на наркотики.

— Нет, — подорвался с места Смирнов-старший, и Мирославу стало его почти жаль. У него у самого скоро будет ребенок, и теперь многое во взглядах Соколовского поменялось.

— Да, это проверенная информация, к сожалению ничем не подкрепленная, в отличие от работы брата с Мницеком. Но и этих бумаг у меня не осталось. И да, Марк, он не только подсадил Юлю, он постоянно добывал ей эту отраву и специально увеличивал ей дозу. Сам при этом не употребляя. И да. Это он ей сделал тот укол, когда случился передоз. А ты и не заметил ничего. Один ребенок убил другого, возможно и не специально. Тогда как ты бегал от бабы к бабе, Марк.

— Не смей! Я больше жизни любил и люблю своих детей.

— Всех? — Мир поднял вопросительно брови и тут же усмехнулся, не дожидаясь ответа. — Не отвечай. Мне это неважно. Как же я раньше-то не понимал, что ты одним лишь знанием того, что я тебе рассказал, наказан сильнее всех остальных. Причем не только за то, что не поверил мне, а за то, что проглядел своих детей и первую жену. Двое из трех давно лежат в могиле. Интересно, уложишь ли ты третьего?

— Молчи, сопляк, — закричал Смирнов, а из его левого глаза стекла слезинка.

Соколовский не испытал ни капли облегчения. Лишь определенная тяжесть свалилась с его плеч, и все… Не к тому он стремился всю свою жизнь… Не к тому.

Марк тогда выбежал из его палаты как ошпаренный, еще и на Ласку накричал. Но два месяца спустя, после того как определил Василия в закрытую психиатрическую клинику, из которой единственный выход был на зону, вернулся. Принес извинения, от которых Мирославу было ни горячо ни холодно, и пообещал всяческую поддержку, а также наследство. Которое Миру было также далеко до лампочки.