и дело норовил клюнуть носом. Мерседесовский мотор чихал и кашлял, а то и вовсе замолкал, но сам и запускался.

Кирилл уже и поглядывал время от времени на недальнюю землю, выбирая место для посадки, а потом бросал взгляд на карту, прикидывая, сколько ещё осталось до ближайшего аэроклуба.

Но дотянуть всё-таки удалось, вот только посадка оказалась непривычно жёсткой для хорошего авиатора, и совсем драматичной – для его самолёта. Проделав накануне неслыханный для своей аэродинамики кульбит, моноплан попросту развалился. Дважды чиненная стойка шасси сломалась, ослабленное правое крыло, беззастенчиво отваливаясь, ковырнуло утоптанную землю, хрустнуло и завернулось. Аэроплан круто развернуло на уцелевшем колесе – и сила инерции опрокинула его на левый бок. Второе крыло, естественно, тоже не выдержало, треснуло, а лётчика не выбросило из кабины только благодаря прочному ремню.

К давнему шраму над бровью добавилось ещё с полдюжины синяков и ссадин, но кости, слава богу, были целы.

Уцелел и даже не раскрылся, только сургучная печать слегка надкололась, и футляр с «флейтой»; а во второй, «пассажирской» нише фюзеляжа обнаружился простреленный и примятый, покорёженным сиденьем, но закрытый жёлтый фельдъегерский портфель.

Раскрывать его лейтенант не стал сам и никому из аэроклубовских не позволил: «Куды по копаному?! Государственная военная тайна, ни-ни!»

Сопроводительные документы, орден и вырезка из газеты уцелели в лучшем виде – у Кирилла пострадали руки, ноги, рёбра на правой стороне и голова, пока фюзеляж крутило и волокло по лётному полю, – но не накладной нагрудный карман с клапаном.

Благодаря грозным начальственным предписаниям, инцидент завершился не наилучшим, но вполне приемлемым образом. Нового аэроплана лейтенанту Иванову не дали, да и что давать – в аэроклубе после армейских реквизиций оставались только три машины, соревнуясь в антикварной ценности. И только четвёртая, «Ньюпор-Анатра», была на крыле, но обслуживала экстренную почту.

На этой-то «Анатре», вполне сносном детище военного времени и Симферопольского авиационного завода, названного тем же именем (крымского грека-фабриканта) его, Кирилла, и доставили в Харьков.

Там базировался учебный авиаотряд – и без проблем, всего-то за три часа, «лейтенант с секретным грузом» оказался в Екатеринославе.

А здесь его ожидала счастливая оказия: в итоге переговоров и телеграмм, прошедших за время от первого звонка в Петроград (дяде), лейтенанту Императорского воздушного флота был выделен вполне пригодный «Сопвич» из службы связи Южного округа. И выдано предписание – сдать «две единицы груза» в жандармском управлении Николаева в ответ на условный вопрос: «Как здоровье дядюшки?»

Потом – следовать в Севастополь, с дозаправкой в Армянском базаре.

…И всего-то на третий день лейтенант Императорского военно-воздушного флота Кирилл Иванов посадил «Сопвич» на грунтовом аэродроме у Херсонеса и отправился на присланном авто-кабриолете к своим, в авиаотряд в Круглой бухте.

Прямо у ворот его встретили капитан (уже капитан!) Стахов и прапорщик (уже прапорщик) Лука.

Поздоровались, обнялись – и тут-то капитан Стахов и сообщил, что заготовлен приказ о назначении лейтенанта К. И. Иванова, с присвоением последнему очередного звания, начальником авиационной службы связи Черноморского флота.

– А летать? – только и спросил Кирилл, мгновенно припомнив, сколько раз за время их знакомства сам Стахов поднимал аэроплан в небо.

Пока Стахов медлил с ответом, очевидно, пытаясь вспомнить, три или всё-таки два раза брался за ручку, а не только ёрзал на пассажирском сиденье, Кирилл повернулся к прапорщику.

– А что, Лука, переставим «Сопвич» на поплавки? Машинка ничего, получше нашей старушки-фаворитки будет.

Имея в виду свой прежний многострадальный «F.A.V»

Знание и признание. Кира

– Папа, – с ударением на второй слог спросила Кира у профессора-антрополога, – вы действительно мой папа?

С ударением на первый слог.

Профессор поднял глаза и близоруко прищурился, и какое-то время всматривался, будто во что-то новое и незнакомое.

Впрочем, Кира обладала поразительной способностью менять и комбинировать наряды, причём с такою частотой и таким радикализмом, что её утреннюю не сразу можно было опознать в полдень, – если не всматриваться в лицо, конечно.

– Дитя моё, – в конце концов отозвался профессор Иванов, – что за странные мысли посещают твою прелестную, да ещё и причёсанную на японский манер, головку?

– Да вот, посмотрелась внимательно в зеркало, – невинно изрекла Кира. – Когда сие азиатское сооружение на голове выстраивала посредством маменькиного парика. Теперь ведь японцы наши союзники, не правда ли?

– Да, присоединилась Страна Восходящего Солнца к Антанте, – кивнул профессор и снова обратился к манускрипту, полагая разговор завершённым.

Но Кира оказалась преисполнена решимости учинить форменный допрос.

– Дядя сказал, что моя мама (с ударением на втором слоге) – натуральная азиатка. Чуть ли не из Чингизидов.

– Странно, – профессор даже манускрипт отодвинул. – Откуда это у Алексея такие фантазии? Приличный же человек…

– Ну, о Чингизидах – это я сама предположила, – созналась Кира. – Но Алексей Иванович сказал, что вы меня привезли из экспедиции, откуда-то из Центральной Азии. И Варя подтверждает…

– Разве это секрет? – поморщился, как от кислятины, профессор. – Да, привёз – не бросать же сиротой. Что, только сейчас решила разобраться в генеалогии? Кстати, твоя родная мама – отнюдь не монгольских корней.

– А она жива?..

– Увы. Эпидемии там всё ещё не редкость.

– Так у вас был с нею р-роман?

Иван Иванович бросил на неё взгляд – из тех, которыми он усмирял мздоимство даже в мыслях чиновников, призванных обеспечить прохождение экспедиций, и более того: буйных студиозусов, затевающих на лекции вредную политическую дискуссию.

– Не надо оскорблять память Елизаветы Константиновны. Я ей даже в помыслах не смел…

Карий взгляд Киры как-то странно остекленел.

Решения и упования. Никанор и Афанасий

Ох, как не лежало сердце Афанасия Каретникова к поездке на Николаевские верфи! Хотя сама по себе дорога, размещение в непривычно помпезном нумере «Адлона» (хотя за всю неделю он только и успевал, что добраться до кровати) и, главное, работа с механиками и артиллерийскими офицерами на красавице «Императрице Марии» обстояли вполне успешно. На третий день наладки громадные (больше тридцати сантиметров во внутреннем диаметре – щуплый Афанасий мог бы туда всунуться!) стволы орудий на всех башнях главного калибра поворачивались, поднимались или опускались именно так, как им задавал Каретников. А на пятый, предпоследний день, они уже столь же точно и безукоризненно следовали указаниям и старшего, и сменных артиллерийских офицеров. Так что на испытательные стрельбы в Керкинитский залив господину изобретателю следовать с линкором было необязательно.

Он и не стремился – но не потому, что опыт практического плавания у него составлял два с половиной выхода в Маркизовой луже (последний был прерван внезапным и резким штормом). Это, кстати, никак не воспрепятствовало, если не наоборот, истовому и эффективному служению корабельной артиллерии.

Нет, он вовсе не опасался оказаться вровень с дюжиной овец, которых взяли на борт для расстановки по палубе и надстройкам – по