— Или я убью его. Но это если исходить из того, что его легко найти. А что, если это один из заграничных коллег твоего отца?

Она сделал глоток бренди.

— Такое вполне вероятно, верно? Это даже объясняет, почему на меня не покушались раньше. Вероятно, потребовалось время, чтобы добраться сюда. Тогда я помешу объявление в газеты.

— Это хорошая идея. — Он отставил свой стакан. — Пора тебе возвращаться в свою комнату.

— Нет, постой. Если я напишу завещание, оно будет иметь силу?

— Подписанное свидетелями, да.

— Тогда я напишу его сейчас, а ты засвидетельствуешь.

— Требуется два свидетеля. Оставь это до утра. Точнее, до приезда в Лондон, где все можно будет сделать как положено.

Надо выпроводить ее отсюда. Он рискнул вытащить ее из кресла.

— Иди.

Она не сопротивлялась.

— Нет, это надо сделать до отъезда. Если завтра что-нибудь случится, этот негодяй не должен добиться своего.

Сила ее духа и решимость изумляли его.

— Ты просто потрясающая.

— Правда? — Она глядела на него широко открытыми, ясными глазами.

— Обязательно напиши свое завещание до отъезда. Но я обещаю тебе, если этот подлец убьет тебя, Дамарис, я его из-под земли достану, и он пожалеет, что не был пойман и повешен властями.

Дрожь прокатилась по телу Дамарис, но это не был страх. Она шагнула ближе к нему, и слова сорвались с языка бездумно и бесконтрольно.

— Я хочу тебя, Октавиус Фитцроджер. Он не шелохнулся.

— Иди к себе в постель.

Он попытался вывести ее, но она увернулась и загородила дверь.

— Я не смогу заснуть. Правда, Фитц. Можно, я побуду здесь, пока не устану? — Она сама толком не знала, чего хочет, кроме того, чтобы быть с ним. — Здесь, с тобой, я чувствую себя в безопасности.

Его спокойствие было пугающим, но она не примет отказа. Это их последняя ночь, ее единственный шанс.

Он подложил дров в камин, каждым движением напоминая ей о красоте своего тела. Соблазн обратил ее грешные мысли в слова: «Если сейчас, здесь мы займемся любовью, он никогда не покинет меня. Его честь ему не позволит».

Огонь замерцал, затем вспыхнул, освещая комнату. Она вернулась в кресло, он сел в другое и откинулся назад.

— Расскажи мне о своей жизни в Уорксопе, — попросил он. Ловкий ход, подумала Дамарис и спрятала улыбку. Она-то рассчитывала, что они будут говорить о нем.

— Моя мать была странной женщиной, единственным ребенком пожилых родителей, и ее мама умерла, когда ей было три года. Она росла с моим дедушкой, который был человеком сдержанным и сухим. Он был врачом, но также и ученым. Он умер, когда мне было десять, но я уже понимала, что он был бы гораздо счастливее, если бы все его пациенты были статуями. Я имею в виду, безо всяких эмоций и потребностей.

— У тебя была не слишком веселая жизнь, — заметил Фитц.

Он расслабился или по крайней мере смирился. Возможно, беседы будет достаточно. Ей приятно говорить с ним. Но разговорами его не привяжешь, а она против всех законов дружбы, чести и общества хотела приковать Октавиуса Фитцроджера к себе без надежды на избавление.

— Да, не слишком, — подтвердила она, — но мне не с чем было сравнивать. У нас не было никаких, даже дальних, родственников. У деда была семья на западе — в Девоне, кажется, — но он никогда туда не ездил, а они не приезжали к нам. А если и была какая-то связь с бабушкиной семьей, она оборвалась с ее смертью еще до моего рождения. Отец тоже был не в ладах со своими родными.

— У тебя была гувернантка?

— Мама сама обучала меня. Говорила, что нет денег, чтобы нанять кого-то.

— Ну, вы хотя бы должны были ходить в церковь.

— Прилежно, но никогда не задерживались там. Думаю, отсутствие отца смущало маму.

— Она любила его, как ты думаешь?

— Вначале, возможно, да, но если любовь и была, он убил ее. К тому времени, когда я начала что-то понимать и научилась анализировать, я бы сказала, она считала его своей собственностью. Ее отношение к нему всегда было окрашено гневом. Однажды она узнала, что он содержит любовницу в Лондоне. Это взбесило ее, но едва ли она испытывала боль. Просто злость, ведь она владеет им, потому что купила его за свое приданое.

Дамарис пришло в голову, что похожая ярость собственницы бурлила в ней из-за Эшарта. Какое счастье, что ничего не вышло! Она могла повторить судьбу матери. История не отличалась ничем, кроме цены.

— Какой прок иметь любовницу в Лондоне мужчине, живущему в основном за границей? — удивился Фитц.

— Ты прав, но сомневаюсь, что она ошиблась. — Так необычно было говорить о подобных вещах с мужчиной. — Полагаю, он платил ей, чтобы всегда, когда понадобится, была под рукой во время его редких приездов.

— Хорошо придумано. Она упомянута в его завещании?

— Не знаю. Это как раз то, о чем мои поверенные не сказали мне.

Его губы дернулись.

— Еще бы. Но неудивительно, что твоя мать испытывала злость и горечь, если он взял ее деньги и оставил ее прозябать в нищете, особенно когда разбогател и швырял деньги на других женщин.

— Но все было не так. Я обнаружила это после ее смерти. Он постоянно присылал деньги, и с годами суммы росли. В этом он был честен. Мы могли бы жить в роскоши, но мама использовала самую малость и делала вид, что это все, что он присылал. — Это было своего рода безумие. Неужели она думала, что это заставит его вернуться? Что он оставит Сингапур и Яву ради Уорксопа, потому что она отказывает в самом необходимом себе и мне?

— Если она так ненавидела его, то могла презирать и его деньги. — Вполне возможно. А что насчет твоей семьи и детства? — поинтересовалась Дамарис. Она собиралась выйти за него, несмотря на скандал, но надеялась сгладить его. Значит, ей надо как можно больше узнать о его семье. — Ты пошел служить в армию в пятнадцать?

— Да. — Он посмотрел на огонь. — Мы не были изолированы, как вы. Фитцроджеры из Клива занимают видное положение в стране, живя там со времен завоевания. Неподалеку от моего дома находятся развалины Каррисфордского замка, построенного одним из моих предков. Фитцроджер из Клива был королевским воином и стал одним из великих баронов. Существует романтическая легенда о том, как он взял в плен наследницу... — Он осекся, затем сменил тему: — Итак, мы не были изолированы, но и счастливы тоже не были. Мать родила слишком много детей — десять — и чересчур много потеряла. Отец винил судьбу, а не себя. Моя старшая сестра Салли глуповата с рождения. Ей тридцать один, но она думает и ведет себя как ребенок.

— А сколько у тебя братьев и сестер? — спросила она. — Живых я имею в виду.