общем-то указываются одни и те же, да и характеризуются аналогично, иногда даже в похожих выражениях. Что тоже совсем не удивительно.

Эдуард Целлер, выдающийся немецкий ученый XIX века, автор одного из лучших общих очерков истории древнегреческой философии, до сих пор остающегося классическим: «Из его (Антисфена. — И. С.) ближайших учеников мы знаем лишь Диогена Синопского, чудака с грубым юмором и с непреклонной волей… Он и его ученики презирали искусство и ученость, математику и естествознание… Страстно возражая против платонова учения об идеях, он признавал реальным только единичное и при этом, без сомнения, имел в виду, как позднее стоики, только телесное и чувственно воспринимаемое… Таким образом, Сократовой философии он придал совершенно софистический оборот. Уже в силу этого недостатка научного обоснования его этика неизбежно должна была вылиться в очень простые формы. Основная мысль ее выражается в положении, что лишь добродетель есть благо, лишь порочность есть зло и что все остальное безразлично… По своему содержанию эта добродетель имеет преимущественно отрицательный характер: она состоит в независимости от всего внешнего, в отсутствии потребностей, в воздержании от дурного; и, по-видимому, уже киники описывали ее как апатию, или спокойствие души»{133}.

Резюмируя, Целлер стремится дать взвешенную характеристику кинического учения, уйти от односторонности: «Киники считали своим особым призванием заботу о нравственно беззащитных; в качестве добровольных нравоучителей и душевных врачевателей они, без сомнения, во многих случаях действовали благотворно. И если они беспощадно бичевали людское неразумие, если гордились своей добродетелью, презирали людей и противопоставляли чрезмерной образованности первобытный здравый смысл народа, а изнеженности своего времени — волю, закаленную почти до грубости, то сама резкость их выступлений коренится все же в сострадании к несчастью их ближних и в духовной свободе, которой они, и в особенности Диоген и Кратет, умели достигать со спокойным юмором. Но, конечно, наука не могла ожидать многого от этой философии нищенства (курсив наш. — И. С.), и даже в самых прославленных представителях этой философии нельзя не подметить присущих ей проявлений уродства»{134}.

Здесь в интересах «вящей объективности» акценты парадоксальным образом несколько смещены в сторону даже определенной идеализации киников. Так, им приписывается сострадание к ближним. В действительности ни Антисфену, ни Диогену — этим индивидуалистам, вообще не думавшим о ближних, — подобное качество не было присуще ни в малейшей степени (Кратет — несколько «особая статья», нам еще предстоит познакомиться с ним поближе). Однако завершается рассказ Целлера о кинизме, пожалуй, скорее на минорной ноте: «философия нищенства», которой неотъемлемо присущи «уродства» и которая не дала эллинской мысли ничего особенно великого…

Передаем слово Теодору Гомперцу, соотечественнику и современнику Целлера, автору известной книги «Греческие мыслители»: «…Многие киники принадлежали к низшим слоям общества, почему кинизм не совсем без основания называли «философией греческого пролетариата»… Если не сразу, то постепенно киник приходил к убеждению, что его идеалы имеют мало надежды на осуществление в пределах существующего общественного порядка. Тогда он выходил из общества, насколько это было возможно, отказывался от всякой заботы об имуществе, в большинстве случаев не связывал себя семейными узами, не выбирал себе определенного жилища и не только оставался вдалеке от государственных дел, но в качестве «всемирного гражданина» совершенно бесстрастно взирал на судьбы родного города и нации. Он избирал жизнь нищего… Этика школы была всецело индивидуалистической. Целью ее было личное счастье, которое основывалось на независимости от внешнего мира; независимость же достигалась выработкой суждения и закаливанием воли при помощи упражнения и отречения. Ни одно из сохранившихся изречений (киников. — И. С.) не говорит об общественном благе…»{135}

В своих общих выводах о кинизме Гомперц, как и Целлер, старается быть предельно объективным, подчеркнуть как позитивные, так и негативные стороны этой философии: «Неоспоримая заслуга кинизма для западной культуры заключалась в том, что он ввел в жизнь новые меры оценки, идеал ограничения потребностей, простоты и естественности, идеал, который, освободившись от присущих ему вначале примесей, стал прочным достоянием культурного мира… Таким образом, кинизм оказался ферментом здорового развития, тогда как полное осуществление его идеалов было бы величайшим несчастьем для человечества… Когда за образец брали животный мир или первобытного человека и хотели обрезать побеги культуры, то при этом касались многого такого, что было плодом долгого развития, продолжавшегося мириады лет… Все это киники хотели безжалостно искоренить»{136}.

Таким образом, «идеал ограничения потребностей», исповедуемый философами кинической школы, Т. Гомперц одобряет, а вот присущую им антикультурную тенденцию, — напротив, осуждает. Но ведь эти две черты, — в сущности, стороны одной медали. Или, точнее, из первой органично вытекает вторая. Если ограничиваешь потребности до самого необходимейшего минимума, неизбежно приходится отказаться от культуры: она не относится к вещам, совершенно необходимым для жизни.

УГомперца получается так (типичный взгляд немецкого профессора-педанта): в идеях киников было здравое зерно, но зря-де они заходили так далеко, до крайностей. А иначе Диоген и такие, как он, просто не могли! Во всяком случае, если хотели быть последовательными — а они хотели этого. Обратив внимание еще на то, что если Целлер называет кинизм «философией нищенства», то Гом-перц — «философией греческого пролетариата». При различии формулировок два ученых имеют в виду, в сущности, одно и то же. Дело в том, что в их времена слово «пролетариат» еще не имело значения «рабочий класс», которое получило позже. Тогда «пролетариат» понимался еще в исконном римском смысле деклассированного элемента, лиц без определенного рода занятий (впоследствии этот слой стали называть «люмпен-пролетариатом»). Иными словами, между «пролетариями» Гомперца и «нищими» Целлера фактически можно поставить знак равенства.

А вот размышления о киниках, автор которых — князь С. Н. Трубецкой, видный представитель русского философского ренессанса «Серебряного века», друг Владимира Соловьева, в конце жизни — ректор Московского университета (1905 г.): «…Киническое учение отличалось практическим характером. Философия есть жизненная мудрость. Поэтому отвлеченное знание отвергается как бесплодное, ненужное и невозможное… По крайней мере, в ранний период существования его (Антисфена. — И. С.) школы учение о невозможности познания (агностицизм) разрабатывалось весьма усердно, в особенности в полемике с другими учениями… «Добродетель» киника имеет преимущественно отрицательный характер: она состоит в освобождении от всего внешнего, в самодовлении, в воздержании от наслаждения и нечувствительности к страданию, в подавлении страстей… Безразличное отношение ко всему внешнему, подавление страстей, возможно полное ограничение потребностей — вот путь к истинной свободе… Раз благо заключается в освобождении от потребностей и страстей, то удовлетворение некоторых необходимых физических нужд (напр., голода или половой потребности) является средством для этой цели. Только чем проще, грубее, иногда отвратительнее удовольствие — тем лучше,