«пунктом два» эти философы отчуждают от жизни разум, а жизнь от разума. И вполне естественно, что жизнь, из которой изъято разумное начало, оказывается бессмысленной.

И именно такая-то жизнь нужна киникам, в ней они как рыбы в воде. Но в то же время боготворимый ими «жизненный процесс отвергается, отрицается… Ничто в жизни не прочно, ни на что в жизни нельзя надеяться, ничто в жизни не может стать принципом поведения… И киники не устают вопить о суетности всего земного, о тщете всех человеческих упований, о ненужности и бессмысленности всякого преобразования, об увековечении всего слабого, больного, порочного или пусть сильного, здорового и добродетельного (это для киников одно и то же)…»{153}. Парадокс, между прочим, еще и вот в чем. О пресловутой «суетности всего земного» часто говорят мыслители идеалистических и близких к религии направлений, противопоставляя этой суетности незыблемые истины вышнего мира. Именно так у Платона, например. А тут ту же суетность порицают представители школы, которая и никакого вышнего, духовного мира не признает, и религию третируют. Нет для них ничего, кроме земного, а земное — неудовлетворительно, порой отвратительно. Вот и выходит, что они жизнь, с одной стороны, превозносят, а с другой — проклинают.

Что они могут предложить как альтернативу мирской суете? Здесь как раз уместно перейти к четвертому «моменту» А. Ф. Лосева: «Разум мудреца есть духовная свобода перед лицом любого безобразия, уродства и вообще всяких отрицательных и положительных ценностей жизненного процесса; это есть самодовление (автаркия) мудреца»{154}. Здесь перед нами очередное немаловажное понятие, в связи с которым следует сказать несколько слов.

Автаркия в философском смысле — независимость индивида от кого и чего бы то ни было, от любых обстоятельств. Это пресловутая свобода — свобода от общества, понимаемая как самодостаточность. В полной мере достичь идеала автаркии живому человеку, видимо, нельзя. Но стремиться к нему можно (хотя нужно ли?). И киники полагали, что они приблизились к этому идеалу в большей мере, чем кто-либо.

По словам Лосева, кинизм «стремился только к одному — утвердить свою формальную независимость и полную свободу от своего присоединения к жизненному процессу. Эта автаркия кинического мудреца была вполне бессодержательна, так как все подлинное содержание жизни признавалось лишь за процессом жизни животного… Однако в формальном смысле слова эта автаркия кинического мудреца доходила у него до полного презрения к процессам жизни, которые он сам же абсолютизировал»{155}. Снова и снова перед нами этот связанный с киниками парадокс — одновременно полное принятие и полное отторжение жизни, мира.

Представители кинизма, можно сказать, превозносились с этой своей автаркией. «Киническая автаркия трактовала всех киников как богов»{156}. Вот так, ни много ни мало. Прими учение Антисфена и Диогена, следуй ему — и ты уже небожитель. Характерно следующее рассуждение героя нашей книги: «Все находится во власти богов; мудрецы — друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам» (Диоген Лаэртский. VI. 37). Под мудрецами, понятно, разумеются только сами киники: никаких других философов они подобного звания не удостоили бы. Итак, они — разом и собаки, животные, и божества или по крайней мере почти божества.

Нужно оговорить еще, что на деле киническая автаркия выливалась просто в апатию. Напомним, апатия — бесстрастие, спокойствие души. Этот принцип, позже широко проповедовавшийся философскими школами периода эллинизма, пожалуй, впервые был провозглашен именно киниками. Вполне свободным от мира быть невозможно — так следует по крайней мере не обращать на него внимание.

Обращается А. Ф. Лосев и к важному вопросу о «социальной базе» кинизма. Аргументированно отвергая, как мы знаем, мнение И. Μ. Нахова об этом учении как о заслуживающей всяческого одобрения идеологии «рабов и угнетенных», он предлагает собственное видение ее носителей: «Киники — это деклассированная демократическая интеллигенция, выбитая из колеи в период развала греческого демократического полиса, лишенная всяких социально-политических перспектив; ей было не до рабов и не до демоса, она принуждена была уходить в автаркию и в идеализацию первобытного общества… Киническая эстетика никогда не могла стать передовым течением, поскольку она большей частью сторонилась ведущих и прогрессивных форм жизни, оказывалась достоянием людей обиженных (курсив наш. — И. С.) или отстраненных от ведущих и прогрессивных путей, от которых она уходила в аскетические и самодовлеющие глубины изолированной личности. Однако таких людей было всегда слишком много, чтобы Кинизм не имел никакой популярности. Уже в IV в. до н. э. кинизм был самым ярким показателем развала эстетического идеала классики…»{157}

Таково общее заключение о кинической школе, высказанное выдающимся мыслителем и ученым. Бросаются в глаза слова о «людях обиженных». Тут ведь нельзя не вспомнить о том, что путь Диогена к философии начался с нанесенной ему обиды: вполне благополучного гражданина Синопы осудили на вечное изгнание, превратили его в нищего скитальца.

Итак, перед нами отнюдь не идеология трудящихся (и, честно говоря, кинизм меньше всего напоминает таковую). А чья? Совершенно справедливо Лосев говорит о деклассированных, но интеллигентных элементах. То есть о пресловутых люмпенах, людях опустившихся, но при этом людях в общем-то не из самых низов. Вспомним босяков из пьесы Максима Горького «На дне», обитателей ночлежки, этих лиц без определенного рода занятий. Сатин, Актер, Барон — отнюдь не выходцы из «трудового народа». Это низшая интеллигенция или, можно сказать, полуинтеллигенция. Определенные претензии на «умственность» у них есть. Сатин обожает порассуждать о философских материях, и рассуждения его, если отнестись к ним внимательно, нередко просто-таки отдают чем-то киническим. Учение киников оказывается оправданием и обоснованием люмпенства, «босячества».

* * *

Недавно другой историк философии, Т. Г. Сидаш, вступил в ожесточенную полемику со взглядами А. Ф. Лосева на кинизм. Надо сказать, что в его отношении к Лосеву ясно просматривается нескрываемое раздражение. Жестко-саркастический тон критики со стороны Сидаша порой выходит за рамки общепринятой научной этики, да и просто элементарной человеческой вежливости; кроме того, нередко откровенное утрирование им взглядов оппонента. А тут еще нужно учитывать, что оппонента-то нет в живых и ответить он уже не может.

Вот образчик стиля автора, о котором идет речь: «А. Ф. Лосев сосредоточил свое внимание на эстетике безобразного и вообще на протестно-нигилистических сторонах движения. Его точку зрения можно было бы резюмировать так: кинизм есть «низкопробная идеология» унтерменшей (сам Лосев нигде не употребляет выражения «унтерменш», то есть «недочеловек». — И. С.); киническая эстетика, соответственно, «большей частью сторонилась ведущих и прогрессивных форм жизни, оказывалась достоянием людей обиженных или отстраненных от ведущих и прогрессивных путей, от которых она уходила в аскетические и самодовлеющие глубины