– Михайла! Вот ты где! – прервал его мысли оклик десятника Егора. – А я гляжу, ушел ведьму провожать и пропал.

– Боялся, что ли, что вороной обернется и унесет меня? – усмехнулся Мишка, направляясь за Егором к трапезной, где звучала музыка и шумела подвыпившая компания.

– И боялся, – серьезно ответил Егор. – Великая волхва на молитве стояла… Ты хоть понимаешь, что это такое?

– Понимаю, – кивнул Мишка, вспомнив свой разговор с дедом. – Мир меняется. И волхва от него отстать не хочет – потому хоть на молитву, хоть в монастырь готова.

– Может, и меняется, – Егор зябко передернул плечами. – Только вначале ломается. Под обломки бы не попасть…

А когда отпировали, проводили десятников, пристроили на ночлег так и не пришедшего в себя Никифора да угомонился дед, случился у Мишки ещё и с матерью разговор.

– Тревожно мне что-то, Мишаня, – озабоченно проговорила Анна, оставшись наедине с сыном. – Нинея в часовню пошла. Она! С чего бы вдруг? После того, что с отцом Михаилом у них случилось… И с отцом Меркурием сегодня говорила как ни в чем не бывало. Хотя он, может, и не знает…

– Вот это вряд ли, матушка, – усмехнулся Мишка. – Может быть, отец Меркурий знает как раз больше, чем отец Михаил. Потому и говорил не с Великой волхвой, а с боярыней Гредиславой. Которую, между прочим, у себя мать Варвара, игуменья Туровского женского монастыря, принимать не гнушается.

– Что?! – боярыня Анна разве что не подпрыгнула и рот не открыла, как Анька. – Да что ты такое говоришь?!..

– То самое, матушка, – подмигнул ей Мишка. – Только я тебе про это не говорил. И не скажу. Но вспомни, о чём мы с тобой как-то летом говорили. Вполне может статься, что намерения Великой волхвы в какой-то момент совпадут и с желаниями епископа, и с выгодами туровского купечества, ну и с нашими надеждами, если повезет. Великие дела только тогда и свершаются, когда множество разных людей в них свою выгоду или удовольствие видят. Вот, похоже, сейчас как раз такой случай.

Боярыня озабоченно замолчала, обдумывая что-то про себя, потом кивнула своим мыслям и нехотя согласилась:

– Что ж… Значит, так тому и быть, Мишаня. Придется нам по острию теперь ходить… А Нинея… То-то я удивлялась, что она ни Арину, ни Тимофея даже не пыталась разговорить своими чарами. Ну, ладно, Арину ещё – там что-то с бабкой ее связано, Настена что-то такое говорила. А Тимофея почему? Расспросила и все. Про то, что он боярич, она бы у него выспросила, даже если он сам не знал. А тут – ни полслова. И Красаву забрала. Ну, ее, должно быть, чтоб та священнику новому не попалась – девчонка сболтнет чего лишнего.

– Это когда она с бояричем говорила? – нахмурился Мишка.

– Да когда вернулась. И почти сразу его видеть пожелала. Одного его мы, конечно, не отпустили, Арина с ним ходила, разговор при ней был. Я тебе не говорила, но там и говорить-то не о чем. Не стала она его расспрашивать. Посмотрела только, спросила о чем-то пустяшном, ну и все. А он её не испугался… – удивлённо покачала головой Анна. – Вежество проявил – и все. Словно и не волхва перед ним, а старуха обычная. А ведь знал, кто она такая… И тот отрок, которого вы с Макаром из лесу привели – тоже такой же. Те, что сейчас пришли – не знаю, посмотрим ещё.

– Славко тоже с Нинеей успел побеседовать? Когда? – изумился Мишка.

– Так сегодня, – пожала плечами мать. – Не выстояла она весь молебен. Я сама ее проводить хотела, да она не пожелала меня от молитвы отвлекать, с ней Арина вышла. Хочешь, позову, она тебе расскажет…

– Да поздно уже, матушка, – отмахнулся Мишка. – Не горит. Ты мне лучше скажи, Нинея по крепости ходила?

– Да нет – устала ведь и замерзла. В ее возрасте отдых чаще нужен. Арина ее в горницу в тереме отвела, велела подать ей закусок да отвар травяной. Ну и развлекала старуху, пока пир не начался.

Арина на следующий день рассказ матери подтвердила, но ничего нового не добавила:

– Да, беседовала Великая волхва с отроком. Спросила его, нравится ли ему в крепости, и поинтересовалась, как он к крещению готовится, – молодая женщина улыбнулась воспоминанию. – Славко вежество соблюдал, отвечал, как научили.

– Это как же?

– Да как наставникам отроки перед строем отвечают, – уже откровенно усмехнулась Арина. – «Да, боярыня» и «Так точно, боярыня!»… Ну и ещё – «Слушаюсь, госпожа наставница!» Вот и весь разговор.

– Больше Нинея нигде в крепости не была? Точно? – поинтересовался Мишка.

– Нет. Точно не была нигде, – уже серьезно кивнула Арина. – Я от нее не отходила, пока на пир не позвали. Да и ей отдых требовался после молитвы. Мы с ней о своём говорили, о разном. В основном о своем, о женском. Тебе вряд ли интересно, но если надо, могу и пересказать.

– Боже сохрани! – улыбнулся Мишка. – Тут уж меньше знаешь – крепче спишь…

– Это точно, боярич, – согласилась молодая женщина и поспешила по своим делам.

И вот теперь Нинея начала разговор с того, что помянула отца Михаила – христианского священника, с которым вступила в смертельную схватку и едва его не угробила. Впрочем, если быть честным, он сам на неё напал, считая, что защищает его, Мишку, и в полной уверенности, что идет на смертельный риск ради воспитанника. Бабка же ответила, не соразмеряя силу удара, потому его и приложило.

«Сколько этих «подвигов» совершенно никому не нужных, никого не спасающих и ничего не доказывающих. А на хрена? Зачем «шли на подвиг» диссиденты, спасая погрязших в тоталитаризме сограждан. Спасли. А когда вдруг выяснилось, что сограждане – и, кстати, совершенно оправданно, – их подвиг не оценили, то все эти «герои сопротивления режиму» с той же страстностью принялись сокрушаться, что «народ не тот», не желает жить в предложенном ему демократическом раю и ползти на коленях в столь милую «спасителям» Европу – каяться. За все подряд – даже за то, что спасли эту самую Европу от фашизма… Ну, и спрашивается, стоит ли их «подвиг» того, чтобы им умиляться?

Вот и отец Михаил спасал, горел, любил искренне… И проклял перед смертью, когда выяснил правду… Зря я ему сказал. Нет, и обманывать перед смертью не хотелось, но ведь тоже – ЗАЧЕМ? Она ему нужна была – эта правда?»

– Что, Мишаня, думаешь, с чего это бабка вдруг к церкви отношение изменила?

– А ты и впрямь изменила? – поинтересовался Мишка. – Или всего лишь перемирие заключила?

– Не изменила. Мира между нами нет и не может быть, только перемирие. Я от своего не отступлюсь, за мной люди мои стоят. И я за них отвечаю, так же как и ты за своих отроков. Вот ради них и ради того, чтобы мир не кончился и жизнь не пресеклась, то перемирие и приняла.

Отец Михаил во мне зло видел – и меж моими людьми и Ратным тоже зло стояло. А новый священник другой. Умнее он, Михайла. Ты уж прости, что так я про отца Михаила, но… Он в своей страстности не видел, что не всегда иное – враг. Может, и не друг, но союзником быть может, хотя бы в чем-то. Так что в этом попы правы: страстность – грех. Грех, потому что глаза застит. Вот и я свои страсти обуздала. Всё равно без веры не жить, хоть христианской, хоть славянской. Одного ваши попы не понимают, – неожиданно хмыкнула волхва, – церковь сильна, но она их усиливает, а не Бога. Бога они сами ослабляют и отдают на поругание людям. Как Христа своего! Знаешь, почему боги друг с другом руками людей бьются? Ведь в древности, пока людей на земле не было – случалось… А потом как отрезало? – неожиданно спросила она.