– Она из племени чероки! – шепнула Джорджи Вест. «Я и ты» на язык этого племени переводится одним словом… Если исчезнет «ты», одновременно с ним исчезнет и «я», по аналогии с тем, что исчезновение отдельного индейца племя воспринимает как пророчество исчезновения самого племени.

Старуха-чероки сначала пристально и с удивлением рассматривала лицо пришлого доктора, а потом, так же как недавно старик-индеец, сказала, что лицо Данилы ей откуда-то знакомо. Джорджи, которая уже несколько лет не навещала эту резервацию, пожала плечами: доктор Арацки никогда раньше не бывал не только в Хикори Хилл, но и вообще на Среднем западе, так что они никак не могли видеть его.

Сердце Данилы объяло удивление и трепет. А вдруг кто-то похожий на него в какой-то бывшей жизни сидел здесь, в полумраке, слушая легенду о близнецах и забвении. Чепуха! Данило улыбнулся. Должно быть, просто в резервации побывал какой-то рыжеволосый ковбой и теперь старикам кажется, что они снова его видят.

Лишь на третий день, когда несколько охотников и с ними несколько индейских мальчиков вместе вернулись с охоты, Данило Арацки понял, почему старики смотрели на него с удивлением.

– Обрати внимание на того мальчишку с хвостом енота на шапке… – сказала Джорджи Вест, показав на мальчика, который с группой охотников вошел в дверь с улицы, сопровождаемый роем снежинок. – Если бы я не знала, что ты впервые в жизни оказался на Среднем западе, я бы подумала, что он твой сын или родственник. Среди индейцев нет рыжеволосых, а парнишка словно от тебя унаследовал цвет волос. Смотри-ка, у него и глаза серые… Вот, значит как ты выглядел в детстве…

Как он выглядел в детстве, Данило не знал, потому что прекрасная Петрана изгнала из дома Арацких все зеркала, чтобы не видеть, как стареет, меняется и утрачивает свою знаменитую красоту ее лицо. Он помнил одни только свои огненно-рыжие волосы, которые вызывали пожар, из-за чего он всегда пытался любым способом скрыть их, правда, безуспешно. Пожары разгорались, а ему только во сне удавалось становиться невидимым, до тех пор, пока он не попал в Нью-Йорк, где массы прохожих текли по улицам, не замечаемые друг другом, словно невидимые, волна за волной, беспрестанно.

«Ты не стеклянный! – Даниле в полусне показалось, что он слышит голос одного воспитателя из Ясенака. – Ты упал, поднялся, ободрал колено, ну и что?» Разумеется, он не стеклянный.

* * *

Стеклянным воображал себе один из пациентов Арона в Гамбурге, боявшийся, что рано или поздно кто-нибудь на него налетит и разобьет, и оттого он всегда ходил впритирку к стенам комнат и коридоров. Он, до того как попал в больницу, руководил банком, размещавшимся в здании из металла и стекла, и в один прекрасный день вообразил, что и сам, и все остальные тоже сделаны из стекла. И достаточно небольшого, самого небольшого сотрясения, чтобы любой из них рассыпался вдребезги…

* * *

Старая женщина из племени чероки говорила что-то на языке своего народа, поминутно оборачиваясь к Джорджи Вест и Даниле.

Потом Джорджи сказала что-то ему непонятное на каком-то индейском языке. К нему подошла одна из женщин, отвела в комнату для гостей, показала постель и вышла, оставив его наедине со сном.

А сон, который ему снился, снился не в первый раз, он непрестанно повторялся, правда, каждый раз с некоторыми отличиями. Лестница, по которой он во сне поднимался, шаталась и была скользкой, но он не отступал, хотя и не мог понять смысла своих усилий. Верхняя часть лестницы уходила куда-то в облака и там терялась из вида. То ли в раю, то ли в аду, понять он не мог. Подъем с каждой новой ступенькой становился все мучительнее, потому что лестница, по мере его приближения к кучке теней, роившейся в облаках, раскачивалась все сильнее.

«Э-гей, так это же Арацкие, если я не ошибаюсь? – пронеслось у него в голове. – Но что они делают среди облаков?»

– А что делаешь ты на лестнице? – сердитый голос Веты разогнал сон, но как только она замолчала, Данило снова погрузился в него и продолжил подъем.

Наверху, на высоте, происходило что-то важное. Да и не спустилась бы лестница ему прямо под ноги, если бы разыгрывавшееся там не имело большого значения. Имело. Данило знал это, ему снилось успение, без видимой цели на горизонте, и он был напуган, потому что, возможно, наверху его ждало что-то страшное. И Вета не стала бы предостерегать его, советуя вернуться туда, откуда пришел. И не стала бы, сжав в руке нож, отсекать от лестницы перекладину за перекладиной, заставляя его спуститься на землю. Почувствовав под ногами твердую почву, он понял и объяснение загадки: все те, чьи тени он увидел среди облаков, давно простились с этим светом, а он свое предназначение в мире живых еще не выполнил.

* * *

Проснулся он в млечном сиянии снежного рассвета, утомленным и растерянным, спрашивая себя, как долго будет преследовать его сон о лестнице и какой в этом смысл. Джорджи лежала рядом с ним, повернувшись лицом к стене, не двигаясь, спала она или нет, он разобрать не мог. Ее дыхание было прерывистым, тело источало жар. Что, если болезнь вернулась? Чувство вины и раскаяния навалилось на него как свинцовая плита. Надо было выждать в Хикори Хилл еще хоть несколько дней. Месквоки не из снега сделаны, они не растаяли бы с первыми лучами солнца. Доктор Данило Арацки провел ладонью по лбу Джорджи и вздохнул с облегчением – лихорадки не было…

* * *

Прошло несколько дней, прежде чем Данило Арацки понял, почему месквоки смотрят на него с удивлением и потом переводят взгляд на рыжеволосого подростка, на шапке которого болтался хвостик енота.

Старик по имени Серый Волк, говоря о способах предупреждения «болезни забвения», не сказал ничего нового, или, по крайней мере, ничего более нового, чем сообщила Джорджи Вест на семинаре в своем докладе об Альцгеймере. Тем не менее Данило слушал его очень внимательно, особенно ту часть, в которой Серый Волк мешал слова своего языка с английскими. Из-за этого Данило не заметил, что рыжеволосый подросток снова ушел вместе с охотниками. Время и ему собираться в дорогу…

* * *

В небе раздавались крики перелетных птиц, бесшумно кружились снежинки, а в воздухе уже чувствовался запах весны. Данило на миг закрыл глаза и ему показалось, что он видит, как на занесенной снегом дорожке мелькнула и исчезла, слившись с каким-то деревом, Ружа Рашула. С березой? С дикой черешней? Это было дерево, название которого он знал, но забыл. Резко, как от удара грома, он понял, откуда в нем такой страх. Ему было страшно, что теряя слова, он может потерять действительность и в конечном счете самого себя. Арон этого понять не мог. У него не было своей Ружи Рашулы…

«Среди того, что мы лечим, есть вещи более интересные, чем Альцгеймер. Возьми себя в руки!» – словно пытаясь разбудить, потряс его за плечи на прощание Арон Леви. «Пора тебе возвращаться», – напоминал он ему время от времени в письмах, сообщая, что и Дени, и Алексей Семенович постоянно спрашивают, какой дьявол держит его в снегах Хикори Хилл. «Такой, который носит юбку», – отвечал им со смехом Арон. И он был не далек от истины, с той только разницей, что Джорджи, как и большинство американок, не носила юбки и, наряду с Десятью Божьими заповедями, крепко держалась и за свои Десять заповедей, не забывая напоминать, что развлекаться, дремать, сплетничать про соседей или просто бездельничать во время уик-энда – разрешается! Ведь и у Бога был свой день отдыха. Делать это по рабочим дням – преступление по отношению и к себе, и к обществу.