«Величие» императоров из династии Юлиев-Клавдиев заключалось, в частности, в том, что они считались потомками божеств – как «настоящих» богов, так и недавно обожествлённых людей. Юлии претендовали на происхождение от Венеры, одного из двенадцати главных божеств греко-римского пантеона; вдобавок обожествлены были и Юлий Цезарь, и Август. Важно отметить, что у римлян было два слова для обозначения божества: deus и divus. Изначально они использовались как синонимы, но после обожествления Юлия Цезаря, которое сопровождалось явлением кометы, якобы представлявшей собой его душу, вознёсшуюся на небеса, всё изменилось. Богов, которые никогда не были смертными, стали называть словом deus (или dea, если речь шла о богинях), а обожествлённых людей – словом divus. Юлий Цезарь – divus, а Юпитер – deus. Отличие небольшое, но чёткое. Обожествлённые императоры считались богами, но не такими, как Марс, Венера или Юнона. Точно так же, как Билли Шарп – профессиональный футболист (я выбрала его наугад из состава команды «Шеффилд Юнайтед»), но далеко не такого класса, как Лионель Месси. Месси – Зевс, а Шарп – всего-навсего Юлий Цезарь. Шарпу не платят по 80 миллионов долларов в год, в Китае нет посвящённого ему тематического парка, а над его домом, даже по слухам, нет бесполётной зоны, но он всё-таки играет в Премьер-лиге и получает за это деньги – никак не меньше тысячи фунтов в неделю. И он есть в компьютерных играх серии FIFA, и люди готовы платить целых 50 фунтов за футболку с его именем. Может, он и не Зевс, но у него всё хорошо. Так вот и Юлий Цезарь пользовался священным статусом – и все его потомки тоже.

Этот священный статус подразумевал, что каждому обожествлённому императору был посвящён как минимум один храм, в его честь приносились жертвы, его имя было неприкосновенно. Август ввёл всё это вполне намеренно, чтобы его привилегированное положение не ограничивалось рамками официальной политической системы. Священный статус конкретного императора и должности принцепса как таковой означал, что любые направленные против них слова или действия – даже самые расплывчатые – могли трактоваться как унижение их достоинства, величия и божественности. Высмеивание императора считалось одновременно богохульством и оскорблением государства и, таким образом, формой государственной измены. Сильные – они же «хорошие» – императоры, стяжавшие воинскую славу или отличавшиеся политическим чутьём, могли не беспокоиться о «величии». Веспасиан стал императором, одержав победу в гражданской войне, и сокрушил иудеев столь безжалостно, что последствия его жестокости ощущаются и сегодня[222]. Он мог подавить любую оппозицию и не опасался потерять власть, а потому при нём практически никого не казнили за оскорбление величия. Никого, кроме человека по имени Гельвидий Приск, который упорно отказывался называть императора его императорским именем и вообще всячески демонстрировал непокорность, пока у Веспасиана не сдали нервы. Но Приск действительно напросился. А вот младший сын Веспасиана, Домициан, не чувствовал себя столь уверенно. В отличие от отца и брата, он не совершал военных подвигов и даже не стёр с лица земли ни одного священного здания. Правда, он попытался начать войну в Германии, когда ему было четырнадцать лет, но за это отец и брат постоянно над ним смеялись. В результате он очень боялся потерять унаследованную от них власть и активно пользовался законом об оскорблении величия. Он не оставлял безнаказанной ни одной мелочи, потому что чувствовал шаткость своего положения и считал, что ему может повредить любая мелочь. Он подчёркивал свою связь с богами (и его отец, и его брат были обожествлены), щеголяя в золотом венце с изображением Юпитера и вбивая в головы подданных выдумки о старинной римской морали.

То же самое можно сказать практически обо всех представителях династии Юлиев-Клавдиев после Августа. Он создал всю систему принципата и пользовался законом о величии очень осторожно, чтобы утвердить в сознании граждан представление о священном статусе принцепса, но ему не нужно было убеждать себя или кого-либо ещё в своём величии при помощи казней. Увы, никто из его преемников не мог похвастаться такими же способностями и достижениями. Тиберий одержал ряд побед на войне, но он раз за разом уходил из политики и прекрасно знал, что непопулярен, потому что полон суровости и загадочности и при этом начисто лишён харизмы. У Гая не было никакого политического опыта, а вся его военная слава заключалась в том, что в раннем детстве он носил миниатюрную военную форму, которую изготовили для него германские легионы. Он стал принцепсом только благодаря своему славному имени. Клавдия и вовсе старались скрывать от публики, пока Гай не приобщил его к общественной жизни – как считалось, шутки ради, чтобы все смеялись над его проблемами со здоровьем. Он в буквальном смысле слова был посмешищем, пока в один прекрасный день не стал императором[223]. Нерона мать посадила на трон, когда ему было всего семнадцать, и он мог похвастаться разве что ужасной бородкой на шее да пристрастием к пению. Каждый из них чувствовал необходимость защищать свой статус единоличного властителя и одновременно воплощения римской власти. Каждый из них решил громко заявить о своей неуверенности на всю западную историю, преследуя и наказывая людей, якобы умалявших величие династии Юлиев-Клавдиев при помощи шуток, поэм или неподобающего поведения вблизи статуй. Ирония законов об оскорблении величия в том, что их применение на практике демонстрирует лишь неуверенность монарха в своём величии.

Мы видим, что Тиберий отчаянно пытался подчеркнуть свою связь с родом Юлиев. Август усыновил его неохотно; большую часть жизни он был только Клавдием. Он не состоял в настоящем родстве с божественным Августом, божественным Юлием или богиней Венерой, и поэтому защищал членов своей приёмной семьи от посягательств с помощью закона о величии, проявляя слишком рьяную заботу. Он преследовал людей, появлявшихся рядом со статуей Августа в обнажённом виде и прославлявших убийц Юлия Цезаря, потому что эта тема для него была источником постоянной тревоги, которую нужно было как-то глушить. Гай демонстрировал неуверенность в себе, наказывая людей, которые забывали о его дне рождения (строго говоря, это и правда досадное упущение) и расправляясь со всеми, кто представлял даже малейшую, вымышленную угрозу ему лично. Страх вынуждал его пороть сенаторов среди ночи и изображать бога, чтобы максимально дистанцироваться от всех остальных людей. Его не волновало, что люди говорили об Августе, он беспокоился лишь о своей личной безопасности. В результате чего в ужас пришли все остальные, а его самого в один прекрасный день закололи в коридоре. Клавдий лучше, чем кто-либо из его предшественников, понимал, насколько уязвимо его положение: у него на глазах солдаты расправились с его племянником и двое суток кряду бесчинствовали и вели напряжённые переговоры. В конце концов он взошёл на трон при поддержке преторианской гвардии, но наверняка знал, что сенат им недоволен, и всё время видел перед собой людей, которых сенаторы предлагали возвести на трон вместо него. А ещё его тут же попытались убить, и легионы собирались поднять восстание. Трудно удивляться, что, пока не вмешалась Агриппина, он чувствовал себя крайне неуверенно и казнил людей из-за подозрительных снов. Власть этих императоров была крайне хрупкой, они пытались удержать её любой ценой и все совершили одну и ту же ошибку: прибегли к закону об оскорблении величества, силясь защитить свою искусственную святость с помощью убийств.