Коваля узнать о Юле и ребенке побольше, чтобы иметь представление, на что давить, чтобы отпинать их подальше, как в прошлый раз.

Она строила планы. Она обдумывала стратегию. В конце концов, у Юли есть муж, можно попробовать задействовать и его. А сегодня на завтрак Арсен принес ей результаты своего расследования. С фотографией мальчика в синей куртке.

Андрей Дмитриевич Ярославцев смотрел на нее Бодиными глазами и улыбался Бодиной улыбкой. И в душе Нины Петровны пополам с ядом горечи и обиды разливалась щенячья радость — у нее внук. Далекий, совсем незнакомый, даже чужой. Но у нее внук.

Между нею с одной стороны и Богданом, Таней и Ромой с другой выстроена великая китайская стена. И за этой стеной у нее — внук. И «Ю» тоже за этой стеной. Потому что никто ничего не сказал. Не посчитал необходимым. Выбросили из семьи как нечто ненужное, старое, отслужившее свое. И теперь не только мечты и желания, теперь не работал и долг. Нечему было сбываться.

Что происходило после, Нина Петровна помнила плохо — действовала на автомате.

Когда Арсен ушел на работу, она все еще оставалась в квартире. У нее хватало работы в шоуруме — весенняя коллекция на подходе, презентация на носу, выбор помещения в соседней области под новый магазин. Но она все еще оставалась в квартире, продолжая лихорадочно соображать, что делать дальше.

Ее мозг был устроен таким образом, что она не могла рефлексировать долго.

Когда-то, узнав о Ромкиной измене, она собрала чемоданы буквально за один день. И уехала, не слушая его извинений. Понимала она, что Моджеевский любит ее? Понимала. Видела, что он страдает. Да он в ногах валялся, лишь бы простила. Но Нина была полна решимости довести все до конца, чтобы сделать ему еще больнее. Потому что с предателями по-другому нельзя. И пусть сама разве что не выла в подушку по ночам, но ей было крайне важно обесценить его так же, как он обесценил ее. Потому что он-то до самого развода считал, что она его просто пугает. Останься она тогда — это была бы его победа. А позволить ему победить Нина не могла.

Потом точно так же быстро она действовала, убирая Юлю и убеждая Богдана как можно скорее уехать в Лондон, надеясь, что, сменив обстановку, он скоро все забудет.

Она не рефлексировала. Она действовала — методично и быстро. Как артиллерист, который видит жирную цель и испытывает непреодолимый соблазн уничтожить ее, если она досягаема.

Она не рефлексировала, но прямо сейчас слишком четко осознавала — ничего не получится. Все без толку. Никакие суды в мире не избавят от буквы «Ю» в Бодином телефоне. Никакие адвокаты не найдут способа лишить ее родительских прав. И самое страшное — сам Богдан ничего этого не допустит. Юля не ставила его перед выбором. Нина Петровна тоже пыталась его уберечь от необходимости выбирать. Но он сделал именно то, чего она и боялась. Он выбрал. Давно. В семнадцать лет, один раз и навсегда. Все остальное было зря.

А значит, этого самого мальчонку с голубыми глазами ей не видать, потому что она уже отстранена. Ее уже держат на расстоянии.

— Боже, глупость какая, — пробормотала Нина Петровна себе под нос и пришла в себя.

Стрелки на циферблате настенных часов показывали начало одиннадцатого. А в папке был номер детского сада, в который водили мальчика. Андрея Дмитриевича Ярославцева. А еще у Нины была уверенность, что только там она и сможет на него посмотреть, ближе ее не подпустят.

Собралась она шустро. Еще шустрее — запрыгнула в машину, безо всякой привычной степенности и элегантности. И только по пути сообразила заехать в детский магазин. Купить что-то… внуку. Плюшевый заяц, который ей понравился. Забавный робот на пульте управления. Мешок конфет — разных, потому что она не знала, какие он любит. Все это нашло место на заднем сидении ее автомобиля.

И еще через четверть часа она входила в калитку детского сада с единственным намерением — просто поглядеть. Поглядеть на мальчика. Большего, ей-богу, она делать не собиралась, до тех пор, пока не вломилась в кабинет заведующей, думая договориться с той о встречах за отдельную плату — на деньги, как известно, падки все, и особенно — бюджетники. Но едва вошла, лишь чудом не оглохла от удивленного и радостного:

— Нина? Нинка! Какими судьбами! Тысячу лет тебя не видела!

… у них с Царевичем оказалось много общего

***

— Ну ты даешь, Юлька! — восхитилась Маша, замирая с приоткрытым ртом в поисках подходящих слов. — Блин! И вот так просто взяла и съехалась?

— Вот так просто взяла и съехалась, — послушно кивнула Юля слава-богам-не-Ярославцева и вернулась в исходную позицию — к ноутбуку. Но Манька отступать просто так не собиралась. Манька жаждала подробностей, которыми Юля делиться категорически не хотела. Ну ей-богу — поди объясни постороннему человеку суть хитросплетений в ее, не побоимся этого слова, судьбе. И пусть Машка была не совсем посторонним человеком, но тем не менее.

— Ну я бы тоже съехалась, не рассуждала… — мечтательно проговорила подружка и подперла кулачком подбородок, опершись локтем о стол. — Какой он офигенный, я тебе еще тогда говорила, когда он за запонками приходил… это что же получается? Это я вас свела, да?

— Получается… так, — в некотором замешательстве от выводов, но все-таки снова согласилась Юля, решив, что спорить выйдет дороже. Да и по времени дольше.

— Блин, Юлька! Тебе бы в партизаны! Слова не вытащишь. То есть вот… ты нашла ему запонки. Он их выкупил. Между вами пробежала искра, и он так прям сразу забрал тебя к себе? Прям с ребенком?

— В некотором смысле, у них с Царевичем оказалось много общего.

— У миллионера с твоим трехлеткой?

— Андрею еще нет трех. Ему в июле.

— Не цепляйся! Я о глобальном!

Маша и глобальное — это были две настолько несоприкасающиеся плоскости, что Юля едва сдержала смешок и в очередной раз решительно кивнула. А что ей еще оставалось? Подружка сначала начиталась новостей про плейбоя Моджеевского, будь он неладен (Юлька мысленно