Секундную тишину взрывает громоподобный проигрыш, и сразу за ним растекается красивая лирическая композиция. Тарский меня обнимает, прижимает к груди, и тогда я начинаю плакать.

— Все, Катенька. Теперь все, — ласково выдыхает мне в ухо. — Ты молодец.

— Я тебя… — хочу сказать, что ненавижу, но никак не могу выговорить это лживое слово. Пальцы вновь находят ненавистные погоны. За них, оказывается, удобно держаться. — Как же я тебя… — надеюсь, по интонации понимает.

Понимает. По-своему.

— Я тебя тоже, — и целует.

Коротко, но крепко. Это действие с его стороны, будто печать. Дышать невозможно. Да и не нужно. Все не могу поверить, что отныне по-настоящему ему принадлежу.

Оркестр еще продолжает играть, когда Тарский берет меня за руку и ведет сквозь толпу на выход. Нас никто не поздравляет. Гости продолжают молчать, словно не на торжестве присутствуют, а на чьих-то поминках. Но меня все это совершенно не печалит. Даже перекошенное от бешенства лицо тети Люды. В глубине души надеюсь, что никогда больше ее не увижу.

Как только устраиваемся с Гордеем на заднем сиденье его служебной машины, интересуюсь дальнейшими планами.

— Куда мы сейчас?

— Домой, — сжимая мои пальцы, усмехается. — Я же обещал, что позволю тебе там попсиховать.

— Да, — киваю и изо всех сил изображаю недовольство. — Готовься, кстати.

— Я всегда готов, Катенька.

— Кажется, ты просто в Европе без меня слишком наотдыхался, — цокаю языком. И никак не могу оторвать взгляда от его улыбки. — Заскучал по проблемам, вижу. Даже жениться надумал.

— Жениться надумал гораздо раньше.

— Когда же? — не получается скрыть любопытство.

— Когда в Польшу тебя увозил, — заявляет со всей серьезностью. — Перед тем, как мы впервые переспали.

Я вроде не из стыдливых, но вкупе с волнением отчаянно смущаюсь. За рулем ведь какой-то левый мужик сидит. Хоть кажется, что не реагирует на наш разговор, однако мне все равно неловко. Таир это, конечно же, замечает. Притягивает меня к себе, позволяя спрятать на своей груди лицо.

— Пять минут до дома, — сообщает, чтобы успокоить.

— Пять минут до крика, — поправляю его я.

— Катенька…

Таир

В квартире слишком тихо. Жду, что Катя, как грозилась, разбавит эту тишину взрывными эмоциями. Однако, переступив порог, она вдруг становится необычайно молчаливой. С пристальным вниманием прослеживаю за тем, как царевна, шурша юбками, направляется прямиком в спальню. Продвигаюсь следом и замираю в дверях.

Катя начинает раздеваться. Развязывает широкий атласный пояс и принимается отстегивать от лифа пышные юбки. Когда те падают на пол, образуя вокруг ее ног пышную груду фатина, просто переступает через них и неподвижно застывает передо мной. Прожигает меня своими черными глазищами. Непреднамеренно опускаю взгляд и скольжу им по прозрачному кружеву белья, голым бедрам и белому капрону чулок.

Грудь в тиски зажимает. Изнутри кипятком обдает.

— Поможешь? — спрашивает, оборачиваясь и указывая на шнуровку на спине.

— Ты же собиралась устроить скандал, — замечаю я и шагаю к ней.

— Сначала мне нужно освободиться от этого корсета, иначе он меня удушит… — на очередном бурном вдохе ее грудь едва не выпрыгивает из лифа.

— Твою мать, Катенька, — выговариваю сердито. — На хрена такое платье?

— Думаешь, я специально? — краснеет от негодования. Зайдя ей за спину, дергаю тесемки, чтобы распустить. Катя тем временем продолжает задушено тараторить: — Не было времени примерять. Раньше это был мой размер, но теперь… Чашки слишком мелкими оказались. И поняла я это, только когда утром надела наряд, — резко и громко выдыхает, когда ослабленный мной корсет спадает.

Ловит его, чтобы прикрыть оголившуюся грудь, и морщится.

— Что не так?

— Ноет очень, — шепчет и вновь розовеет. — Дай скорее что-нибудь набросить…

— Ты стесняешься, что ли?

Царевна не отвечает, только прищуривается недовольно. Мне эти ее внезапные загоны тоже не в радость. Извлекаю из шкафа первую попавшую рубашку, только чтобы ее не мучить. Набросив на худые плечи, отворачиваюсь под предлогом того, что самому нужно освободиться от кителя.

— Я еще в душ хочу. Отмыться от всех этих ядовитых взглядов.

— Иди, — бросаю и направляюсь в сторону лоджии.

— А ты? — прилетает ее взволнованное в спину.

— Раз выяснение отношений откладывается, перекурю.

Но когда я возвращаюсь, Катя сидит на кровати. Все в той же рубашке, что я ей дал. Ноги голые. Пройдясь взглядом по спальне, вижу, что платье и прочие аксессуары валяются в центре. Да, убирать за собой царевна так и не научилась. Но сейчас это, безусловно, меньше всего меня заботит.

— Почему ты не в душе?

— Потому что… — вскидывая ко мне взгляд, нервно поджимает губы, — решила подождать тебя.

Подхожу ближе, но останавливаюсь на достаточном расстоянии, чтобы она имела возможность смотреть мне в глаза, не запрокидывая голову до ломоты в шее.

— Тогда пойдем.

Поднимается царевна неуверенно, но в протянутую мной руку свою ладонь вкладывает без промедления. В ванную идем молча.

Я начинаю раздеваться, Катя не спешит делать то же. Смотрит на меня до последнего. Лишь после того, как я остаюсь полностью нагим, поддевает пуговицы на рубашке и позволяет той соскользнуть с плеч.

— Трусы зачем оставила? — спрашиваю тихо, когда забираемся в душевую кабину.

Едва заметно вздрогнув, пожимает плечами и поворачивается ко мне спиной. Включает воду и, потянувшись к флакону с гелем, принимается мыться. Вероятно, ей действительно не терпится очистить тело. Молча следую ее примеру. Стараюсь не глазеть на практически голое тело и не думать о том, что сегодня мы переступили последний рубеж. Безгранично моя. Хочется, безусловно, закрепить союз физически. Но с тех самых пор, как узнал, что она беременна, сомневаюсь в благоразумности подобного проявления чувств. Да и без того много переживаний на нее свалилось. Кроме того, сама Катя… Зачем-то же оставила эти чертовы трусы.

Заканчиваю, а царевна еще елозит грудь и живот. Неужели ждет, что выйду? Поэтому не снимает белье? Зачем тогда звала с собой, если преграды эти строит? Внизу живота неприятно ноет. Все тело такое напряжение стягивает, вены рвет. Голова наливается тяжестью. В висках искры высекает.

Шумно выдохнув, шагаю к Кате. Пока она цепенеет с флаконом геля в руке, я скольжу ладонью по ее животу и бережно прижимаю спиной к своей груди.

МОЯ.

Как только соприкасаемся, пах простреливает похотью. Чувствует, конечно. Вздрагивает ощутимо.