Действие разворачивалось перед нами как на сцене, как в спектакле, когда весь зал, закусив губы и впившись ногтями в ручки кресел, молча следит за тем, как смерть, мягко ступая, медленно сзади приближается к своей жертве. И все ее видят, кроме того, кому суждено погибнуть. Врут, наверное, люди, что приближение смерти можно почувствовать. Ничего наш солдатик не чувствовал. Стоял он и молча слушал, а может быть, и не слушал слова приговора. Ясно было одно: у него и помысла не было такого, что его могут приговорить к высшей мере. И уж конечно, он и подозревать не мог того, что приговор приведут в исполнение прямо при его объявлении.

* * *

Сейчас, много лет спустя, я мог бы изобрести какие-нибудь благородные чувства, переживаемые мной, но в тот момент не было таких чувств во мне. Я стоял и, как сотни других, смотрел на солдата и крадущегося палача и думал о том, обернется солдат или нет и, если обернется и увидит палача с пистолетом, будет ли палач стрелять немедленно или нет.

Начальник штаба набрал полные легкие воздуха и звонко и торжественно, как правительственное сообщение о запуске первого космонавта, отчеканил заключительную фразу:

— ИМЕНЕМ СОЮЗА…

Палач плавно отвел затвор пистолета и так же плавно, чтобы не щелкнул, отпустил его обратно…

— СОВЕТСКИХ…

Палач, ступая мягко, как кот, сделал еще два шага и расставил широко ноги для устойчивости. Теперь он стоял в одном метре от несчастного. Казалось, тот должен был услышать дыхание палача. Но солдат этого не услышал, не почувствовал…

— СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ…

Палач вытянул правую руку с пистолетом вперед, почти касаясь дульным срезом затылка солдата…

— РЕСПУБЛИК…

Палач левой рукой сжал запястье своей правой руки для большей устойчивости пистолета…

— ПРИГОВОРИЛ…

Жуткий хруст одиночного выстрела стегнул меня кнутом вдоль спины. Я сжался весь. Я зажмурил глаза, как от невыносимой боли, но тут же их открыл.

Убитый солдат резко выбросил обе руки над головой и, совершая последний в своей короткой жизни невероятный прыжок вверх, как бы пытаясь ухватиться за облака, запрокинул голову назад так, как этого не может сделать еще живой человек. Наверное, в этот самый последний момент его уже мертвые глаза встретились со спокойным взглядом проницательных голубых глаз палача. А эхо выстрела медленно покатилось к далекой лесистой гряде и, расколовшись об нее, залаяло.

Тело солдата падало медленно-медленно, как кленовый лист в тихий осенний день. Палач так же медленно отступил на шаг в сторону, уступая место падающему телу.

— К высшей мере наказания… — тихо закончил чтение начальник штаба.

Палач ловко извлек магазин из рукоятки пистолета, рывком передернул затвор, выбрасывая из патронника не понадобившийся второй патрон. К убитому бегом приближалась похоронная команда: пятеро солдат с лопатами и куском брезента.

А он лежал у наших ног, устремив свой немигающий взгляд в бездонное небо.

А вы когда-нибудь были знакомы с человеком в период его жизни между смертным приговором и казнью? Если нет, то знакомьтесь: я — один из таких людей.

Я больше не освободитель. Не для меня эта работа. И не для моей страны. По моему убеждению, только та страна, в которую люди толпами бегут со всего света, имеет право давать советы другим о том, как надо жить. Та же страна, из которой люди прорываются через границу на танках, улетают на самодельных воздушных шарах и гиперзвуковых истребителях, прорываются через минные поля под пулеметным огнем, преследуемые сворами сторожевых псов, та страна никого и ничему учить не должна. Нет у нее такого права. Прежде всего в своем доме порядок наведите. Создайте такое общество, чтобы люди не из нашей страны за границу подземные коридоры рыли, а чтобы к нам такие коридоры кто-то старался прорыть. И вот только тогда обретем мы право поучать других, да и то не танками, не грохотом гусениц по мостовым, а добрым советом и личным примером: смотрите, любуйтесь, перенимайте опыт, если нравится.

Мысли эти пришли мне в голову давно. Может быть, они глупы, стары и избиты, но это мои собственные мысли. Самые первые.

И очень мне хотелось, чтобы они не умерли в моей голове, а для этого надо было поделиться ими хотя бы с двумя другими людьми. Но в моем положении это исключено. Нас, профессиональных освободителей, за такие мысли стреляют. В затылок.

С одним освободителем такими идеями поделиться можно, а на второго времени, конечно, уже не хватит.

Поэтому я ушел. Унес свои мысли вместе с головой. К переходу я готовился много лет и никогда не верил в его успешный исход. Но мне повезло.

По коммунистическим законам я предатель и изменник. Я — преступник, совершивший тяжкое, особо опасное государственное преступление. Военной коллегией Верховного суда Союза ССР я приговорен к высшей мере наказания. Способ исполнения приговора не уточнен. Моим палачам дан широкий выбор методов его исполнения: автомобильная катастрофа, самоубийство, сердечный приступ. Но им еще надо найти меня. А пока я живу в последнем периоде моей жизни. Между смертным приговором и казнью. В моей жизни это самое счастливое время.

Июль — декабрь 1978 г.

БРДМ — бронированная разведывательно-дозорная машина;

БТР — бронетранспортер;

ГСВГ — Группа советских войск в Германии;

ЗАС — засекречивающая аппаратура связи;

ЗКВ — заместитель командира взвода;

ИРС — инженерно-ракетная служба;

КТП — контрольно-технический пункт;

НШД — начальник штаба дивизии;

ПНШ — помощник начальника штаба;

ПТУРС — противотанковый управляемый реактивный снаряд;

САУ — самоходная артиллерийская установка;

СГМ — станковый пулемет Горюнова модернизированный;

ЯЗУ — ядерное зарядное устройство.