-- Коммунисты могут придти, -- ответил Заместитель, и я стала его слушать с интересом, мы с ним никогда не говорили о политике. -- Татарское иго было в России триста лет. Но как только выросло поколение, у которого не было страха перед татарами, русские вышли на Куликово поле и победили. Сейчас такое поколение уже сформировалось. У них нет страха, а при коммунистах почти все держалось на страхе.

-- Это поколение -- вы? -- спросил сэр Идкинд.

-- Мы, -- подтвердил Заместитель.

Зазвонил телефон. Сэр Идкинд, выслушав, сказал нам:

-- Завтра вылетаем в восемь по Гринвичу.

Я поняла, что мне надо вылететь раньше, чтобы хотя бы рассказать отцу о всех событиях, которые произошли без него. Я с благодарностью вспомнила Настю, которая сразу после отлета отца сделала мне открытую визу в Швейцарию.

От сэра Идкинда мы направились в аэропорт. Билетов на Женеву на ближайшие рейсы е было. Я позвонила представителю Аэрофлота в Лондоне, отцу своего ученика. Он созвонился с представителем Аэрофлота в Париже, который в Париже посадил меня на самолет "Люфтганзы", летевший из Парижа в Женеву.

Всего через четыре часа после разговора с сэром Идкиндом я разговаривала с отцом. Он уже ходил, толкая перед собой коляску, что мне тут же и продемонстрировал. Жил он в маленькой гостинице на первом этаже.

-- Я не обедал, ожидая тебя, -- сказал отец и заказал обед в номер. Я с удовольствием отметила, что он заказал еду по-французски. Я думала, что он знает только английский. Я рассказывала, иногда он прерывал меня. Оказывается, Настя его уже довольно подробно информировала.

Отец похудел, костюм сидел на нем мешковато. Наголо остриженный, с марлевой нашлепкой на голове, он казался не похожим на себя, но под насупленными бровями светились холодным блеском его черные глаза, они казались еще чернее на бледном лице.

-- Ты молодец, -- сказал отец, дослушав все до конца.

И я обрадовалась, как радовалась в детстве, когда он меня хвалил, хотя хвалил он не часто.

-- И какой выход? -- спросила я.

-- Вход один, а выходов всегда несколько, -- ответил отец. -- Будем считать варианты.

Я собиралась выйти из гостиницы и походить по улицам Женевы, но мы засиделись с отцом до полуночи, а учитывая разницу во времени, до двух ночи по-московски.

Утром меня разбудил стук в дверь.

-- Шура! -- обрадовалась я.

-- Почему Шура? -- удивился он.

-- У моей матери есть брат Александр. Его все зовут Шура. Мне очень нравится это имя.

-- Меня никто так не называл.

-- Извините, Александр Петрович.

-- Шура, -- повторил он, -- Шура! Что ж, называй меня так, а то ты меня вообще никак не называешь.

-- Я тебя называю "Первый Заместитель".

-- Тогда зови просто "первый", -- рассмеялся он.

-- Как скажешь, так и буду называть.

Мы еще о чем-то говорили, я сейчас уже не помню, о чем, я запомнила его взгляд. Каждая женщина, наверное, чувствует этот особый мужской взгляд. Я его о чем-то спрашивала, он отвечал, не вдумываясь в ответы. Мужчины в эти моменты становятся почти дебилами. Он хотел меня. Если бы он молча лег рядом, я обняла бы его. И не надо никаких слов. Но он оказался не таким уж знатоком психологии женщины. И опять пришлось решать мне.

-- Во сколько мы собираемся? -- спросила я.

-- Через два часа. Сэру Идкинду нужен час, чтобы передохнуть, потом он и Большой Иван хотят поговорить наедине.

-- Тогда раздевайся, -- сказала я.

И он, обычно суховатый, сдержанный, даже надменный, как мальчишка, послушно и даже суетливо, разбрасывая ботинки, галстук, рубашку, брюки, бросился в ванную. Я услышала, как он включил душ, как вскрикнул, пустив сразу или очень холодную, или слишком горячую воду, и уже бежал обратно, вытираясь на ходу.

У меня, наверное, была сексуальная аномалия. Мне не требовались никакие любовные прелюдии, если я хотела, то хотела, чтобы это произошло сразу. И опять я нарушала еще одну рекомендацию сексологов. Они советовали любовными играми заниматься вечером, чтобы отдохнуть потом и встать бодрой утром. Я всегда хотела утром и я не уставала, наоборот, сразу вставала бодрой. Секс по утрам был для меня лучшей разминкой. Я подумала, что замечательно, если он тоже любит эти утренние минуты.

Он, как и в Лондоне, заказал завтрак в номер. Я подумала, что основными моими воспоминаниями от Лондона и Женевы будут номера в гостиницах и замечательные мгновения с ним в постелях.

Когда мы вошли в номер отца, сэр Идкинд внимательно посмотрел на меня, потом на него и, по-моему, сразу понял. Отец не обратил на нас никакого внимания. И во вчерашних разговорах он даже не спросил меня, что я думаю о его Заместителе, о Насте, может быть, он считал, я думаю так же, как думает он, или, во всяком случае, должна так думать.

В номере отца был еще один мужчина, моложе Идкинда лет на десять, но тоже уже в старшей возрастной категории. Он сказал:

-- Доброе утро! Как спалось на новом месте?

Русский язык был для него явно родным. Я потом спросила Шуру:

-- Кто такой?

-- Юрист Идкинда. Работал в Юридическом управлении Совета министров.

Первую половину дня мы работали над составлением договоров. Идкинд вкладывал денег больше, чем мы надеялись. Как ни странно, мне понравилось участвовать в этом совсем не скучном деле, потому что в договоре учитывались все возможные ситуации, в какие могла попасть компания. Потом мы обедали в ресторане гостиницы, заранее заказав, чтобы не терять времени.

К Идкинду подошли двое мужчин среднего возраста и заговорили на иврите.

Идкинд извинился и отошел. Мы смотрели на них -оживленных, громкоголосых, уверенных. Идкинд отбросил свою сдержанность, смеялся. Все трое вспоминали то, что их объединяло.

-- Если бы мы были такими спаянными, как вы! -- сказал с грустью отец, обращаясь к юристу.

-- Скоро будете, -- ответил юрист. -- Сегодня вас, русских, как нас, евреев, гонят со всех ваших бывших союзных республик. Нация должна пережить гонения, неудачи, может быть, даже позор, чтобы сплотиться и не давать в обиду ни одного своего.

Идкинд, возвратясь за стол, вдруг сказал:

-- Иван, а я не знал, что ты антисемит!

-- Конечно, -- улыбнулся отец, -- антисемит. Поэтому столько лет с тобою работаю.

-- Работаешь, потому что выгодно. А вот своей дочери не разрешил выйти замуж за Рапопорта.

-- Не знаю, что ты запрещал или разрешал своим дочерям, -ответил отец, -- но прослеживается явная закономерность: все пять твоих дочек вышли замуж за евреев.

-- Иначе и не могло быть. Так я их воспитал. Но они сами решали, за кого выходить замуж.