Она швырнула в угол сумку и плюхнулась на диван прямо в пальто.

– Ты мою фамилию-то не позорь, – продолжал Камышев. – Это из матери ты могла веревки вить, а со мной это у тебя не пройдет. Я тебя воспитаю!

– Ты свою жену воспитывай! – буркнула Катя.

– Ты Лилю не трожь! – предостерег отец и снова выпил.

Ах, не троо-ожь?!

– Хорошо, папочка, не буду! – вскочила она. – Пусть ее актер трогает. Причем за все места. Герман Арефьев.

Отец онемел и окаменел. Даже не заметил, как Катя взяла у него вилку, наколола пельмешек, съела, сморщилась недовольно:

– Мамка лучше готовила!

Швырнула вилку и шагнула было прочь, но тут Камышев очнулся и схватил ее за руку, уставился тяжелым взглядом:

– Повтори, что сказала, мерзавка!

– Видела их! – злорадно крикнула Катя. – Целовались, а потом он ее в квартиру потащил. Адресок написать? Что ты на меня смотришь? Гулящая твоя Лилька, курва!

Это были самые привычные в деревенском обиходе слова, и Катя не могла понять, почему вдруг получила увесистую оплеуху.

– Думаешь, я не знаю, что вы в разных комнатах спите? – закричала истерически. – Я еще в первый день заметила, что она дома не ночевала! Ты ее давай, золотом осыпай, сберкнижки дари, машины, вообще этот дом на нее запиши – с тебя станется!

– Дура ты! – рявкнул отец. – Как и мать твоя – дура! Все сберкнижками меряете? Если уж на то пошло, здесь все Лилии Михайловны.

– Как?.. – жалобно пробормотала Катя. – Так ты, значит, из-за этого дома нас бросил?

Она настолько угодила не в бровь, а в глаз, что Родион даже зажмурился. Ну да… Сначала почти так оно и было, но потом пришла любовь, ради которой он на все был готов… Ну и наворотил этого всего…

Но разве Катька поймет?!

– При чем тут этот дом проклятый? – почти простонал он. – Я люблю ее, понимаешь?! Люблю!

– Ну, люби, люби! – со слезами крикнула Катя и бросилась в свою комнату.

– Стой, Катерина! – вскочил отец. – Ну скажи, что соврала про этого актеришку!

– Наивный ты, папка, – с жалостью ответила она. И закрыла за собой дверь.

Значит, не соврала…

Родион накинул пиджак и, выйдя из дома, направился к машине.

* * *

Адрес Арефьева он знал: выяснил его еще в тот раз, когда Лиля впервые упомянула это имя. Просто так, на всякий случай. Хотя лучше бы этот случай никогда не наступал!

Но он еще надеялся, что дочка наврала – знал же, как она относилась к Лиле. Однако завидев знакомый темно-вишневый «жигуль», на который Лиля недавно сменила старый «Москвич», испытал такую страшную боль, что не смог удержать слез.

И все же он еще не верил…

Ну ладно, пусть Катя не наврала насчет того, что Лиля у Арефьева. Но мало ли зачем?! Может, опять ему жизнь спасает. Наверняка вредная дочь все выдумала про поцелуи! Это просто от ревности! Увидела Лилю, идущую рядом с человеком, в которого сама Катька тайно влюблена, – и вообразила невесть что.

Вот сейчас она выйдет, вот сейчас…

Однако ясный летний весенний вечер сменился ночью, а Родион все еще сидел и ждал, не сводя глаз с силуэта Лилиного «жигуля».

И дождался…

Открылась дверь подъезда. Вышли двое… Из двери на дорогу падал свет, и Родион видел их лица. Влюбленные, усталые, словно бы осунувшиеся от страсти, которая снедала обоих. Мужчина не отпускал женщину, дурачился, веселился, и она явно не хотела покидать его. Их прощальным поцелуям, казалось, не будет конца.

Родион смотрел на этих двоих, на свою жену и ее любовника, – и не двигался с места. Нет, сначала-то он хотел выскочить, наброситься на них обоих, избить Арефьева, да и Лиле отвесить пару тумаков…

Однако жизнь кое-чему его научила. Жизнь на грани нервного срыва научила его держать себя в руках, а работа в высших комсомольских и партийных инстанциях, которых он постепенно достиг – при поддержке тестя, конечно! – научила мгновенно просчитывать последствия своих решений и действий.

Тот Родион, каким он был десять лет назад, уже измолотил бы эту ненавистную фальшивую актерскую рожу в кровавое месиво. Тот Родион, которым он стал, сидел неподвижно, усмиряя сердечную боль, и выстраивал план действий, которые помогут ему отомстить, да так, что этот престарелый красавчик век будет помнить!

Мечта о мести помогла ему вернуться домой, не угодив в аварию, помогла пережить ночь (даже уснуть ненадолго удалось), приготовить себе завтрак. Римма уехала в отпуск, Родион надеялся было, что Катя или Лиля будут готовить сами, но обе предпочитали уйти голодными, чем возиться на кухне. Ну что ж, согреть чайник, нарезать колбасы, сыра, хлеба и поджарить яичницу – не велика хитрость!

А сегодня Катя засиделась за столом – есть не ела, а листала журнальчик.

– Чего сидишь? – спросил Родион. – В школу не опоздаешь?

– Да хочу посмотреть, как ты со своей разъяснительную беседу проводить будешь, – сварливым бабьим голосом ответила дочь. – У нас в деревне за такое бьют. Кто скалкой, кто коромыслом, кто топором.

– Вон, – спокойно ответил Родион, продолжая наливать себе чай.

Катя обмерла – видимо, ушам не поверила.

– Еще раз школу прогуляешь – коромыслом и скалкой получишь, – холодно проговорил Родион. – Вон отсюда!

Катя ожгла его взглядом и кинулась в прихожую. Но Родион этого уже не видел: по лестнице спустилась Лиля.

– Доброе утро…

– Доброе утро, – ответил он как ни в чем не бывало.

Вскочил, принес из кухни чайник с горячей водой, наполнил ее чашку…

– Спасибо, – шепнула Лиля.

– Как вчера спектакль прошел? – спокойно спросил Родион. – Поздно вернулась?

Лиля промолчала, потом подалась вперед:

– Родион… только отнесись к этому как-то поспокойнее, ладно?

Он знал, что она сейчас скажет, знал!

И все же едва не подавился, услышав:

– Я ухожу от тебя.

На счастье, Лиля смотрела в стол.

Родион молчал, возил вилкой по тарелке.

– Я встретила другого человека. И я люблю его, – сказала Лиля.

Она перевела дыхание – самое страшное и трудное было сказано! – и вспомнила, как они вчера болтали с Германом о том, как будут жить вместе, как заберут к себе Киру, как у них родится еще одна дочка, которую они назовут Аришей, потому что это имя очень нравится Герману. А потом легли в постель, и там снова произошло то, что сводило Лилю с ума и делало ее такой счастливой, какой она никогда не была раньше.

Так долго лишенная радостей плоти, на десять лет заключившая себя в добровольный монастырь, она предавалась любви с Германом так, словно он был первым мужчиной в ее жизни. То, что было когда-то с Родионом, не шло ни в какое сравнение с теми ощущениями физического блаженства, которым наполняла ее близость с Германом. Нет, она не сравнивала этих двух мужчин: как можно было сравнить неискушенного Родиона с изощренным в любовном искусстве Германом. Однако женщина во время близости живет не только физическими ощущениями: их обостряет нежность, которая владеет ее сердцем. А сердце Лили было переполнено нежностью!..