В общем, обычный портрет современной бизнес-леди, «селф-мэйд вумен», активно пропагандируемый женскими глянцевыми журналами.

С личным кабинетом, служебной машиной, квартирой, официальным любовником и, наверное, с кучей проблем и комплексов, запрятанных глубоко-глубоко внутри.

Не подкопаешься.

Когда же Арсений пытался поговорить с ней по душам, она делала недовольное лицо, спрашивала:

– Тебя опять пробило на сантименты?

Продолжать, понятное дело, не хотелось.

Так и жили. После болезненного и несправедливого разрыва с Ирэной, ему тоже не очень-то хотелось серьезных связей. Но что делать, если по складу характера он привык чувствовать себя защитником и верным другом для всех своих женщин.

Только Уля ни в чем таком не нуждалась.

Ночью Арсений никак не мог заснуть. Уставшая Ульяна мирно посапывала рядом, совершенно по-детски положив под голову кулачок.

А у него – сна ни в одном глазу.

В сотый раз он повторял себе, что их отношения ни к чему не ведут, что они унизительны для обоих, что… ну, в общем, привел сам себе тысячу неотразимых доводов для немедленного расставания.

«Зачем отравлять друг другу жизнь? Ведь так может тянуться бесконечно долго. Но к чему?… – думал он, глядя на черную гриву волос, волной рассыпавшуюся по соседней подушке. – А как она будет без меня? У нее больше никого нет. Наверное, я ей нужен, если она уже второй год не хочет ничего менять».

Арсений прекрасно сознавал: возможно, он просто себе льстит, и на самом деле никакой исключительности в нем нет. И если он уйдет – обязательно найдется кто-то еще. Но пока оставался хотя бы маленький шанс, что он нужен ей, Арсений понимал: все останется, как есть. Бросить Ульяну он не сможет.

Стараясь не разбудить ее, он тихо вылез из-под одеяла, прошел на кухню.

Да-а… с такими мыслями и к утру сон не придет. А потом – целый день мучений: красные глаза, зевота, тяжелая, будто с похмелья голова.

Арсений с трудом нашарил в дальнем ящике завалявшуюся пачку «Уинслена», надорвал упаковку, прикурил от газовой плиты и затянулся первой за последние полгода сигаретой. Закашлялся с непривычки.

«Да уж, бросаешь – бросай, а то собственные легкие окончательно перестанут тебя понимать и в знак протеста уйдут в оппозицию».

Бычок полетел в форточку, мигнув в полутьме красным огоньком. Арсений притащил на кухню портфель, достал дневник Круковского.

«Раз уж о сне и речи нет, можно почитать. Глядишь, найдется что-нибудь интересное».

Сначала Богдан Владиленович просто излагал свою жизнь – нечто вроде краткой автобиографии, потом перешел к подробному изложению сути Носителей. Эту часть Арсений пропустил, почти все он уже слышал от Сивура. Может быть, не так объемно, но общий смысл тот же.

Дальше пошли записи поинтересней. Профессор описывал свои теории, попытки их проверить, удачные и неудачные результаты экспериментов. Изредка попадались версии остальных Носителей, скрупулезно перенесенные Круковским на страницы дневника.

В одном месте он старательно изложил точку зрения Лина Шаллека. Поэт считал, что они четверо не случайно стали такими – каждый нес в себе одну из граней Совести, необходимых в человеческом обществе. Богдан Владиленович, академик, человек в медицине известный, почти светило, олицетворял Совесть в науке. На полях Шаллек приписал: «Должен же кто-то следить за этой капризной дамой, чтобы не изобретала бездумно атомные бомбы и прочую пакость».

Сам поэт считал себя Совестью творчества. По его мнению, кто-то должен контролировать силу искусства, хотя бы так, незримо. Ведь можно написать такую песню, которая будет звать на баррикады, бороться за свободу, а можно – и такие случаи были – на строительство концлагеря. И люди пойдут, причем с не меньшим энтузиазмом. Круковский пишет в дневнике, что Лин Черный решил, что не справился со своей задачей, потому по велению собственной совести и уехал из столицы в добровольную ссылку. Видимо, тогда он и стал Носителем. Шаллек прокомментировал запись так: «Не мог больше смотреть на продажных коллег, зная, что и сам был таким».

Алина по теории поэта олицетворяла Совесть воспитателя, ведь любой, кто учит неокрепшие, девственные умы, должен иметь внутри жесточайшего внутреннего цензора. Иначе из восторженных молодых юнцов вырастают «коричневые рубашки», а из девчонок – экзальтированные курсистки, мечтающие взять в руки бомбу по велению идейного отца очередной революции.

Последний Носитель из четверки, Ника, как оказалось, работала в Комитете по исполнению наказаний, в отделе распределения, и олицетворяла, по мнению Шаллека, Совесть Закона. Взяв на себя обязанность карать и казнить, государство поставило себя почти на один уровень с убийцами. И лишь немногие способны увидеть в действиях следователя, суда и тюремных надзирателей не месть, а справедливость. Именно на них и держится то эфемерное «почти», которое не позволяет слугам закона скатиться в кровавые погромы.

Арсений мельком подумал о Сивуре: «Что, неужели он никогда не заглядывал в эту тетрадь? Вот ведь, ясно сказано про Нику: „работает в КИНе, Комитет по исполнению наказаний“. Почему же он тогда не знал? Память в сумеречном состоянии подвела или действительно никогда не читал дневник целиком? Впрочем, с его параноидальными страхами, вполне можно было представить, что за дневником идет охота, и чем меньше знаешь – тем лучше спишь. Хорошо еще, что Марк не выкинул тетрадь в мусоропровод».

Часы показывали без четверти пять.

Будить Глеба не стоило. Вряд ли он накопал чего-нибудь важное, позвонил бы тогда: особым тактом напарник не отличался. Даже если бы и сообразил, что у Арсения свидание, все равно поспешил бы порадовать, а заодно – лишний раз похвастаться своей исполнительностью.

«Завтра. Все завтра. По базе КИНа Глеб найдет Нику в два счета, ее можно будет вызвать к себе, расспросить как следует. Если что – сослаться на Сивура и заветную тетрадь. Вряд ли Ника будет отнекиваться и откажется от помощи, зная, что Круковский, Шаллек и Редеко уже погибли».

Дальше Арсений листал тетрадь со все возрастающим интересом, изредка останавливался, глаза выхватывали абзацы с разных страниц.

В одной из записей за прошлый ноябрь Богдан Владиленович растекался мыслью по древу по поводу происхождения человечества.

Стройные ряды ойкуменских философов сетуют в один голос, что идеи гуманизма и человеколюбия никак не могут полностью овладеть сознанием рядовых граждан. Но кто первый решил, что именно эти идеи – конечная парадигма, цель развития общества? Как известно, люди происходят от стадных всеядных приматов. Внутри собственного коллектива у них сплошная борьба за лидерство с нападениями со спины, перегрызанием горла во сне и прочими радостями, а наружу, против внешней угрозы – сплошная агрессия. Откуда же возьмется в людях совесть, честь, правдивость?

Арсений подумал, что здесь, пожалуй, Круковского несколько занесло. Приматы приматами, но человек ко всему прочему набору обезьяньих примочек получил еще и такую забавную штуку, как разум. Агрессия и неконтролируемые вспышки ярости – все-таки производная от инстинктов: самосохранения, защиты территории, охотничьего и прочих. Но сверху над всем этим нависает сложная система нейронных связей, сознательно контролирующая почти все стороны человеческого характера.