конец балки, – есть две телеги. Запрягаете в неё своих лошадей и везёте раненых в распоряжение медсанбата.

С этими словами офицер открыл планшет, показал по карте, подсвечивая себе фонариком.

– Вот здесь, всё ясно?

– Так точно! – за нас обоих ответил Глухарёв.

– Спешите. Летние ночи короткие. Нужно всех до рассвета отсюда вывезти. Начинайте прямо сейчас.

Мы приложили ладони к пилоткам и поспешили: Сергей на ту сторону балки, искать телеги, а я к своим лошадям. Через десять минут мне удалось кое-как впрячь по паре животных, получились две повозки. Старые, скрипучие, но за неимением лучшего, как говорится. Потом мы помогали санитарам грузить раненых. Ну, а дальше, до самого утра, возили в медсанбат, до которого оказалось, к счастью, не слишком далеко – пара километров всего.

Это было страшно и очень тяжело. Эмоционально прежде всего, хотя и физически. Поднимать и укладывать раненых – оказалось, дело тяжкое. Некоторые ведь даже пошевелиться не могли. Некоторые помогали, вернее старались двигаться. Но мы с санитарами двигали их, пытаясь не сделать ещё больнее. Бойцы матерились, кто мог, в полголоса. Другие стискивали челюсти. Третьи только морщились. Какой только мимики я не увидел за эту ночь на измученных лицах!

Когда последний раненый оказался в распоряжении медсанбата, лейтенант Жуков подошёл к нам с Сергеем и крепко пожал руки. Потом протянул фляжку. В ней булькнуло.

– Держите, ребята. Большое дело сделали. Это вам.

– Спирт? – улыбнулся Глухарёв, и я удивился. Думал, он вообще улыбаться не умеет.

Доктор кивнул и ушёл.

Мы распрягли телеги, оставив их здесь, и дальше двинулись на лошадях. Я привязал одну к другой парами. Сергей, пока ехали, предложил мне первому попробовать, чем угостил военврач. Помотал головой. Мол, давай лучше ты. Не привычный я к таким крепким напиткам. Да и медицинский чистый спирт никогда не пробовал. Только в кино видел, и оттуда знаю: очень забористая штука.

Так и вышло. Сергей выпил и зажмурился, а потом закряхтел. Достал из кармана сухарь. Обдул его и стал хрумкать. Я улыбнулся: звук стоял, ну прямо как у лошадей, когда им морковку даёшь. Настала моя очередь пробовать. Чего ж отказываться? День выдался тяжёлый. Отпил немного спирта, и ощущение было, что мне в глотку горячего песка насыпали. Ух, какой ядрёный! Пришлось отцепить флягу с водой и запить, жадно глотая.

Вскоре добрались до расположения пехотного батальона. Вернее, не доехали немного. Глухарёв остановил. Мол, дальше опасно. Он спешился, молча пожал мне руку и показал, в какую сторону ехать. Я поспешил обратно к своим. Сначала к Балабанову, чтобы доложиться, а потом уже в балку, где меня ждёт Петро.

Над степью, на востоке, заалела полоса горизонта. Стало стремительно светлеть. Начинался мой новый день на Великой Отечественной войне.

Глава 49

Когда Лёля, похожая хрупкой фигуркой и особенно стрижкой на уличного сорванца, который несколько дней отчаянно голодал, явилась домой в военной форме, мать, возившаяся в это время в огороде, издалека посмотрела на неё и спросила, не признав:

– Тебе чего, солдатик?

– Мама, это я! – гордо ответила Лёля, выпятив грудь и встав по стойке «смирно». Хотела было отдать воинское приветствие, да позабыла от волнения, какой рукой. Вроде правой, а ладонь куда прикладывать? К виску или к красной звезде на пилотке? Решила, чтобы не позориться, попросту этого не делать, а уж там, в армии, научат обязательно.

– Господи, Лёлька, – ахнула Маняша, рассмотрев в худеньком воине свою родную дочь. Устало села на пенёк, служивший ей табуреткой, будто разом лишившись всех сил, и заплакала.

– Мамочка, что ты! – Лёля бросила вещмешок со своими гражданскими вещами на землю и кинулась к матери. Села перед ней на корточки и положила голову на колени. Стала по спине гладить:

– Мамочка, не волнуйся, всё будет хорошо. Я обязательно вернусь. Вот отомщу фашистам проклятым, и вернусь!

– Да, да, дочка, я… верю. Просто… какая ты у меня вдруг стала взрослая, – утирая слезы и стараясь улыбнуться, сказала Маняша. Глядя на короткий ёжик светлых волос на голове Лёли, она осторожно провела по нему ладонью.

– Видела, какой у меня теперь ёжик? – весело сказала Лёля. – И правильно! Где я там буду своей косой заниматься! Ой, мама, ты не представляешь, что там в военкомате было! На полу по щиколотку волосы. Разноцветные все, волнистые и ровные, а сколько рёву было! Вот какую ни возьми, сидит на стуле и плачет.

– Ты тоже? – улыбнулась мать сквозь слёзы.

– Я? Вот ещё! – гордо вскинула голову Лёля. – Это у них мелкобуржуазные привычки сказываются. Трудно расставаться со своим имуществом. А я – комсомолка, раз Родина сказала: надо, значит, надо! И нечего сопли распускать!

Маняша смотрела, как хорохорится её младшенькая, а сама вспоминала, сколько времени Лёля любила раньше проводить, ухаживая за своими русыми длинными волосами. Сушила их, расчесывала, заплетала в косу. Это был предмет её девичьей гордости, и вот он остался теперь где-то там, на пыльном дощатом полу военкомата, попираемый ногами. Жаль…

– Ну, да ничего! Новые отрастут! – сказала Лёля. И вдруг, погрустнев, добавила. – Мамочка, а я ведь я теперь боец Красной Армии. У меня вот, – она достала из нагрудного кармана и показала, – книжка имеется. И знаешь, я ведь попрощаться пришла. Нас переводят на казарменное положение. Будут учить дальше.

– Так ты же курсы окончила? – удивилась мать.

– Это да, только теперь надо уставы учить, стрельбе, штыковому бою, маршировать, различать вражескую технику и всё, чему бойцов учат.

– Господи, как же ты, кроха такая, будешь с винтовкой-то обращаться? Она же почти с тебя ростом, – сказала мать. – И тяжелая ведь, сколько в трёхлинейке-то? Помню, в Гражданскую однажды держала в руках. Ох, тяжесть! Почти пять кило!

– Ничего, мамочка. Я справлюсь, – уверенно сказала Лёля.

– Ты хоть с Тёмой-то своим попрощалась?

– Не успела, – сказала печально девушка. – Я из военкомата сразу сюда. Вот, вещи свои гражданские принесла. Сказали – взять отрез на портянки, носки, исподнее, полотенце с мылом. Это на всякий случай, так-то выдать должны, но нам, девушкам, поблажки маленькие разрешили. Зря, конечно. Мы ведь такие же бойцы, как и мужчины. Ну, да ладно. Приказы не обсуждают.

– Так что же ты с Тёмой? – Спросила снова мать. – Нехорошо будет, если ты уедешь, с