саркастические замечания, которые только, надев розовые очки, получалось признать дружескими и доброжелательными. Жена брата Надя, завистливая простецкая баба, слыла прекрасной хозяйкой. Без каких либо интеллектуальных запросов, она в глубине души презирала интеллектуальных женщин вообще, а ее, Лору – в частности.

Сестра Таня, безалаберная, ленивая, весьма праздная женщина, злоупотребляющая маминой помощью с младшей дочерью, и полностью запустившая воспитание своего старшего десятилетнего сына, игнорировала его патологическую асоциальность. Мальчик рос дикарем, дабы не сказать, социопатом, мог есть из тарелки без приборов, как Маугли, хотя при этом считался очень умным, почти гениальным. У Тани был муж, отвратительный тип, злобно молчащий, с неприязнью относящийся ко всем на свете, включая собственных детей. Зачем Таня с таким жила? А вот… жила, никогда не обсуждая мужа, просто считалось, что у него "трудный характер".

Папа ничего не слышал, но не хотел носить слуховой аппарат. Насколько много или мало, он на самом деле понимал, было неясно. Папа предпочитал сидеть сам по себе, и не любил, чтобы его беспокоили. Внуки были ему безразличны. Мама – другая история. В последнее время, как только Лора ее видела, или они созванивалась, мама, как Игорь говорил "включала радиоточку": она начинала вещать, подробнейшим образом пересказывая передачи по культуре, лекции, делала свои комментарии, сравнивала, кого-то ругала, хвалила, настаивала, советовала… Остановить маму было невозможно. Лора часами терпела эти потоки слов, не разрешая себе маму прервать, давая ей возможность выговориться, показать свою эрудицию, начитанность. Она давно замечала, что это не совсем нормально, что никакой особой начитанности и эрудиции у мамы нет, что ее просто "несет". Теперь, с тех пор, как она ходила к родственникам с Егором, она воспринимала маму его глазами, слышала ее его ушами. Речь шла о пожилой женщине, ее матери, но это же не была его мать… и Лора понимала, что словесный понос может мертвого довести, что нужно обладать поистине ангельским терпением, чтобы выслушивать ее дилетантские словоблудия. Егор тоже терпел, надо отдать ему должное: с родителями он проявлял воспитанность и охотно делал им скидки, а вот, увидев, как Танькин сын ест руками прямо из тарелки, потом даже без рук, как собака… он принялся его учить, как пользоваться ножом и вилкой, стыдил. Мальчик просто встал и ушел из-за стола. Егор нажил врага, и перед Таней было неудобно. Неужели он не мог потерпеть? Лоре теперь было понятно, что соприкасаясь с ее семьей, надо было терпеть многое. Как она раньше этого не замечала?

Когда они оставались одни, Егор указывал ей, что старшая дочь в долгих телефонных разговорах говорит только о себе, все ее рассказы обрастают сотнями подробностей, которые сообщаются задыхающимся голосом, потому что дочь звонит ей, быстрым шагом направляясь по своим делам и не желая терять времени. Иногда дочь звонила, когда они куда-нибудь с Егором собирались, уже стояли на пороге, но Лора всегда стеснялась прервать торопливый увлеченный рассказ, и Егор долго ее ждал, сначала стоя, а потом садился на диван и открывал компьютер. Лора видела, что он злится, что ей бы следовало сказать дочери, что они с Егором сейчас уходят, что она перезвонит, но Лора никогда не решалась такое сказать, считая, что – это ее обязанность выслушивать детей в любое удобное для них время. Егор-то считал, что время должно быть удобно для нее тоже. Он был прав, но… так уж у них повелось, и менять свое отношение к детям Лора не могла, а главное – не хотела.

Младшая дочь хамила, иногда завуалированно, и тогда Лора этого искренне не замечала, а иногда – открыто, и тогда приходилось делать вид, что все хорошо, несмотря на резковатый тон. Зачем она делала такой вид, Лора и сама не знала, просто не умела по-другому. Только раньше их с дочерью общение происходило без свидетелей, а теперь Егор сидел и слушал… слушал, а потом ей напористо выговаривал по-поводу ее бесхребетности, или, что еще хуже, сам делал дочери замечания, заступаясь за Лору. Ему казалось, что так правильно, может оно и было правильно… но, как изменить десятилетиями сложившийся уклад? Дочь приводила к ним своего американского бойфренда, и разговор уже велся по-английски. Это было бы еще пол-беды. Беда была в том, что беседа по каким-то причинам вилась вокруг бойфренда, как будто он был самым для всех главным. Лора видела, что Егор мучается: он не был по-английски таким же острым на язык, как по-русски, разговор и беседой-то не являлся, он представлялся Егору неинтересным по-сути, он обижался, что за счет него, в его собственном доме, делаются ненужные реверансы ради "неизвестно кого". « А нельзя перестать вам всем приседать вокруг этого парня, которому все мы так или иначе безразличны?» – едко спрашивал он. Лора опять знала, что Егор во многом прав, но ей казалось, что она создает все условия для счастья дочери, и делала то, что ей казалось правильным. Разговоры действительно вились вокруг инфантильных интересов молодого человека, и не могли быть им с Егором интересны, но бойфренд оставался в центре всеобщего внимания: то он пиво в гараже варил, то музыку на компьютере сочинял, то они с ребятами играли в покер. Почему дочь не понимала, что эти подробности не могут быть такими уж всем интересными? Это была невоспитанность, но раньше Лора ее не замечала. Егор был не в своей тарелке, она это видела и мучилась. Ей бы следовало что-то по-этому поводу сделать, а она не делала, слишком это было трудно.

С младшим сыном вообще был какой-то ужас. Врун, демагог, ленивый неудачник, вымогатель, "не мужчина", слабак – вот были самые слабые эпитеты, которыми Егор награждал ее мальчика. Он сначала пытался парня образумить, направить на путь истинный, предлагал стать… кем он только не предлагал ему стать… бесполезно. Сын не хотел ничего слушать, бесился и нудил, всех обвиняя в своих неприятностях. Когда Егор это понял, он стал мальчишку презирать, говорил о нем гадости, ни в чем себе не отказывая, входил в раж и не мог остановиться. В последнее время фонтан обвинений иссяк, но Лора знала, что Егор брезгливо смотрит на ее сына сверху вниз. Это была Лорина боль, крест, разочарование, но… что она могла сделать? Сын! Если бы Егор знал, как тяжело он ей достался? Через что она прошла, когда он был маленький. Вот обещал ей принести диплом университета, все говорил, что он возьмет какой-то недостающий класс… и все – диплом! Не принес, соврал, а она отдала ему свои последние