Перед Рождеством Марыся, наконец, собралась в Радолишки. Она вышла довольно поздно, чтобы не показываться там днем.

Уже смеркалось, когда она остановилась возле дома пани Шкопковой. В комнатах еще не зажгли свет, и маленький Юзик не узнал Марысю.

— Мамы нет, — сказал он, — но вы подождите, она сейчас придет.

— Ты не узнаешь меня, Юзик? — протянула к нему руки Марыся.

— О… Марыся!

Он бросился ей на шею и начал тараторить, рассказывая самые важные новости. Она узнала, что в магазине сейчас работает тетя Зося, постоянно или нет, ребенок сказать не мог.

Вскоре пришла пани Шкопкова.

— О, Марыся, — поздоровалась пани Шкопкова с деланным добродушием. — Как поживаешь, дорогая девочка?

Марыся поцеловала ей руку.

— Спасибо, пани, сейчас уже все хорошо, но чуть было не умерла.

— Да, да… Надо зажечь лампу…

— Сейчас я зажгу, — бросилась Марыся за спичками, но пани Шкопкова сама взяла их.

— Да что ты? У себя дома я уж сама, — подчеркнуто сказала она. — Я знаю, что ты была в безнадежном состоянии. Что ж, это твоя вина, а я свой долг выполнила. Я предупреждала тебя, что из этого ничего хорошего не выйдет, но ты не слушала старой Шкопковой. Да… да!.. Пришла, наверное, за вещами?

— За вещами, — сказала Марыся и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Можешь забрать их, не надорвешься. Я давно их уже сложила и собиралась отправить на мельницу, только оказии не было.

Воцарилась тишина.

— Как тебе там живется? — спросила пани Шкопкова, хлопоча возле комода.

— Так себе.

— Наверное, не жалеешь, что живешь теперь у них?

— Хотелось бы, чтоб все было, как раньше, — произнесла едва слышно Марыся.

— И я бы хотела, — подчеркнуто согласилась Шкопкова. — Что ж поделаешь, если ты выбрала себе другой путь… Твоя мать в гробу, наверное, перевернулась… Была я на кладбище в Задушки, свечку на могилке поставила и венок из бессмертников занесла, чтобы ее, бедную, порадовать. Что ж, говорю, пани Оксина, дорогая, не вини меня, потому что не один раз и не два предупреждала я твою дочку. Но молодежь не верит опыту стариков. Молись на том свете, чтобы опомнилось твое дитя… Помолилась я и зато, чтобы ты лучших, чем я, опекунов нашла… Вот так.

По щекам Марыси как горошины скатывались слезы.

— Клянусь вам, пани, что ничего плохого я не сделала, клянусь!

— Хотела бы верить, дитя мое, но что моя вера, если все видели, что ты связалась с ветрогоном Чинским, которого Господь милосердный по своей доброте еще до сих пор не покарал. Все знают, что он чуть не убил тебя, а потом бросил… И, если хочешь, дам тебе совет: уезжай отсюда как можно дальше туда, где никто тебя не знает, а в следующий раз избегай таких ненормальных щеголей. А чтобы было за что ехать и чтоб не вспоминала меня с тяжелым сердцем, как я тебя, в своей корзинке найдешь пару злотых… Для начала тебе хватит. Лучше всего поезжай в Варшаву. Там зайди к какому-нибудь ксендзу и обратись с просьбой. В большом городе с работой легче.

Вытерев нос, она добавила:

— Я подумала, что так будет лучше, хотя, наверное, все напрасно: не послушаешь ты моего совета.

Марыся схватила ее руку и поцеловала.

— Скорее всего, я так и сделаю. Спасибо, пани, спасибо вам… Никогда не забуду…

— Ну иди, дитя, с Богом. Пусть пресвятая дева благословит и сохранит тебя.

Она обняла Марысю, а проводив ее, крикнула вслед:

— Напиши мне!

— Напишу.

Корзинка из лозы с ее нехитрым содержимым была, нетяжелой, но рука быстро немела, и ее все чаще нужно было менять.

Мороз отпустил и снег начал падать большими хлопьями, лениво и мягко, но так густо, что в нескольких шагах уже ничего не было видно. К счастью, высокие деревья по обеим сторонам дороги не позволяли заблудиться. Марыся шла все медленнее и медленнее, но не из опасения сбиться с пути: уж слишком много мыслей роилось в голове, много противоречивых чувств оживало в сердце. Она соглашалась с мнением своей прежней опекунши. Действительно, та права, нужно уехать, уехать как можно дальше, хотя бы в Варшаву. Сейчас у нее есть деньги на дорогу, и каждый день промедления для нее просто невыносим…

Но покинуть эти места, навсегда отказаться от надежды встретиться с Лешеком, хотя бы издали увидеть его… Оставить дядю Антония?! Он же возвратится сюда… Он столько добра для нее сделал, и они любят друг друга… Конечно, надо ехать, но только в Вильно. Наверное, разрешат навестить его в тюрьме?.. Посоветуют, как быть… Да, и это самое главное, единственно важное сейчас. Что ей еще осталось?

Она с трудом нашла дорогу к мельнице. Снег ложился так густо, что если бы не шум воды на мельничном колесе и не ржание лошадей возле мельницы, она не нашла бы ее вообще. Свет в избе она заметила только оказавшись совсем рядом и удивилась: в окнах пристройки тоже было светло.

— Наверное, Наталка пришла туда готовить уроки, — подумала Марыся.

Отряхнув в сенях сапожки от снега, она открыла дверь и остановилась как вкопаная.

Изба вдруг поплыла перед глазами, сердце стремительно застучало, она неожиданно вскрикнула и потеряла сознание.

В санатории доктора де Шато, расположенном в Арцахоне, зимний сезон обычно начинался в начале декабря. Сюда съезжались парижане, страдающие артритом. Когда в середине декабря приехал Станислав Чинский и объявил доктору, что хочет забрать сына домой, тот не возражал.

— Пожалуйста, — согласился доктор, — ваш сын совершенно здоров. Я бы рекомендовал пока исключить активные занятия спортом, но кости срослись правильно, мышцы под влиянием массажа укрепились. Что касается настроения, то я думаю, что он тоскует по дому и возвращение в семью ободрит его.

— Я тоже надеюсь, — сказал пан Чинский, пожимая доктору руку.

Но, сидя в вагоне напротив сына, он понял, что его надежда не оправдалась. Посоветовавшись с женой, он сам поехал в Арцахон, чтобы забрать Лешека домой на праздники. Они были поражены и напуганы его письмами. После многочисленных просьб он прислал их только два и те короткие, едкие и равнодушные.

Так же равнодушно он встретился с отцом и согласился вернуться домой.

— Мне все равно, — только и сказал он.

Он молча сидел с давно погасшей папиросой в руке и, как будто не слыша рассказов отца о политике, об улучшении конъюнктуры, о новых заказах. Казалось, ему все безразлично, ничто не может заинтересовать его, встряхнуть. Неужели то нервное потрясение после несчастной катастрофы навсегда превратило веселого парня в апатичного меланхолика?..

Пан Чинский напрасно старался хоть чем-нибудь привлечь внимание сына. Лешек ограничивался короткими ответами, бессмысленно изучая носки своих сапог.