приходит в голову мысль: разве наши милые «жабоеды» в плену, они в раю. У них бараки просторнее, чище и теплее, у них мягкие тюфяки и плюшевые одеяла, у них несколько смен новенького носильного и постельного белья, у них прямо-таки парадное обмундирование, регулярно обновляемое петеновскими властями. Далее, у французов есть своя кантина с радиоприемником, библиотекой, музыкальными инструментами, шахматами и другими играми и развлечениями. Наконец, у них в лагере открытый цементированный бассейн для плавания и спортивные площадки. Ну чем не завидная жизнь у французского пленяги, если он, конечно, не штрафник?

Но самое главное не в этом, а в том, что французы, во-первых, редко подвергаются избиениям и издевательствам, во-вторых, они много лучше нас питаются. Получая более обильный паек от немцев, они почти совсем им не пользуются, ибо вполне удовлетворяются «cadeau» и «paquet» от родителей, от петеновского и от Международного Красного Креста. Достаточно сказать, что пятикилограммовый paquet от Международного Красного Креста, получаемый французами еженедельно (как правило, по субботам), содержит высокоценные продукты: масло, бекон, сыр, сахар, шоколад, конфеты, печенье, бисквит, мясные и рыбные консервы, сгущенное молоко и пр. Кроме того, в paquet обязательно есть, и притом в предостаточном количестве, табак и сигареты. Словом, не жизнь, а масленица[853].

Немцы даже завидуют французским пленягам. Вахман, охраняющий лагерь, получает куда более скудный паек. Ему курить нечего (дают две сигареты в день), а у «prisonier» табак никогда не переводится. Сунет он фрицу пачку сигарет: «Дыми, бош, пока голова не закружится!»

А то протянет вахману плитку шоколаду или пакетик конфет: «Пошли, бош, своим деткам. Небось они давно забыли про сладости». Бош и рад, не знает, как благодарить доброго Franzose[854]. Вот вахман и заискивает перед prisonier, не только не ударит, но и слова грубого не скажет.

Не то в лагерях для русских пленяг. Нас голодом морят, нас бьют, нас убивают, нас пытают, над нами издеваются, с нами обращаются хуже, чем со скотами. Ни с чем не сравнимы бесчеловечные условия существования русских людей в гитлеровском плену. Вот почему мы завидуем «райской» жизни prisonier.

Особенно тяжелы условия в штрафном лагере. Правда, положение французов-штрафников мало чем отличается от нашего: паек такой же, «cadeau» и «paquet» им не дают, иногда даже бьют. Но все-таки и бьют не так беспощадно, а убивают совсем уже редко. Конечно, не потому, что любят их больше. Все дело тут в том, что гитлеровцы считают, будто французы стоят значительно выше русских на лестнице расовых типов.

Стоял у грохота[855], опершись на лопату. Откуда ни возьмись Фус. Приметив его, стал кидать песок на сетку грохота.

— Шнелля, — крикнул звероподобный эсэсман, — шнелля, сакраменто нох эмоль!

Немного ускорил темп. Фус счел его недостаточным, выхватил у меня лопату и быстро-быстро начал орудовать ею. Потом вернул ее мне.

— Ду мусс, — сказал он, — зо арбайтен, ферштанден?[856]

Ферштанден-то ферштанден, но бешеный темп совсем мне не подходит. Движения мои лишь чуть-чуть убыстрились.

Фус стал сзади меня в позе наблюдателя. Постоял с минуту, поглядел и вдруг как трахнет ногой по дупе. Разве удержишься на ногах от такого мощного удара, ведь у него сапожищи поболее 50 номера. Ну, я с размаху и плюхнулся в грохот. Однако и секунды не пролежал. Откуда взялась сила и быстрота: я резко повернулся на каблуках и замахнулся лопатой. Но Фус успел схватить за другой конец лопаты. И вот между нами завязалась борьба: он тянет к себе, и я к себе, он выкручивает лопату, и я тоже. С минуту состязались мы с ним. Но где мне, тощему, голодному доходяге совладать с мордастым великаном. Он вырвал все-таки лопату и рубанул ею сверху вниз. Не увернись я вовремя, череп мой разлетелся бы на две половины. Но я успел отклонить голову и корпус: лопата скользнула по ноге, разодрала штанину, расцарапала голень, ударилась о камень и разлетелась вдребезги. Ноги мои подкосились, и я упал на землю. Но Фус не бросился за другой лопатой. Он пнул меня сапожищем и ушел.

Не знаю, что удержало Фуса от расправы со мною.

Ссадина на ноге оказалась серьезнее, чем я думал вначале.

Разнеслась весть о начале инвазии. Немцы ходят хмурые и растревоженные, французы настроены торжественно и радостно.

Узнал об инвазии от француза и поэтому не очень верю. Но и мои друзья французы — типичные сангвиники: быстро реагируют на любую парашу и легко распаляются. Желаемое они часто принимают за действительное и всегда преувеличивают. Вот почему мы сдержанно отнеслись к слуху о высадке англо-американцев где-то на севере Франции.

Ничего невероятного, конечно, в этом нет. Должен же когда-нибудь открыться второй фронт.

Но подождем подтверждения слухов.

Водили меня на Дунлоп. Я помогал Августу бетонировать дорожки для электрокаров.

До войны Дунлоп принадлежал английской фирме. Сейчас он национализирован. Это одно из самых мощных в Германии предприятий резиновой промышленности. При заводе имперский склад резины.

Территория и цеха Дунлопа поражают чистотой и порядком. Заводские улицы и площади сплошь асфальтированы, тщательно выметены и вылизаны. В какой переулочек ни забредешь, нигде не обнаружишь ни соринки, ни даже пылинки. Уголь сваливается из вагонов в подземные бункера, откуда по конвейеру поступает в кочегарку. Шлак тотчас же вывозится в тех самых вагонах, в которых доставляется топливо. Сырье (буна[857], сажа, мел и пр.) и готовая продукция хранятся только на складах, занимающих обширные подвальные помещения.

Чистота и порядок царят во всех цехах, исключая «Мишраум» (смесительный цех), где в воздухе взвешено огромное количество мельчайших частиц мела и сажи. Все производственные процессы механизированы, электрифицированы, автоматизированы (после национализации немцы полностью реконструировали завод).

При каждом цехе есть специальный отсек, где размещаются раздевалки и душевые. Они оборудованы с таким расчетом, чтобы каждый рабочий имел свой персональный железный шкафчик (шпиндель) и чтобы на каждый душевой сосок приходилось не более 2–3 человек.

Да, ничего не скажешь: в этом отношении есть чему поучиться у немцев.

Слухи подтвердились. Англо-американцы действительно высадились в Нормандии. Перед этим они несколько дней и ночей подряд совершали массированные налеты на районы, где немцы воздвигли пресловутый Атлантический вал. Видимо, он оказался пшиком.

Закрепившись на сравнительно небольшой территории, англо-американцы сейчас стремятся расширить плацдарм. Идут сильные бои в районе Кана.

Итак, второй фронт открыт.

У меня он вызывает двойственное чувство. С одной стороны, приятно и радостно: второй фронт приближает победу, уменьшает число жертв. С другой стороны, досадно, что не Советская армия перешагнет Рейн.

Мне, Сонину