– Вот. Довольна?

– А теперь взгляни, что ты написал, Кам.

Он смотрит на листок. Поначалу ему кажется, что всё правильно, что перед ним его подпись. Но тут в его голове словно щёлкает выключатель, и Кам видит на бумаге нечто непонятное.

– Что это? Я этого не писал!

– Именно это ты написал, Кам. Читай.

– Буквы какие-то корявые… Уил Таши… Таши…

– Уил Таши’ни, – произносит Роберта. – У тебя его руки и его двигательный центр в мозжечке, а также соответствующие участки в коре. Видишь? Это его нервные соединения и мышечная память позволяют тебе играть на гитаре и управляют тонкой моторикой.

Кам не может отвести глаз от написанного. Выключатель в мозгу продолжает щёлкать: «Моя подпись. Не моя подпись. Моя. Не моя».

Роберта смотрит на него с бесконечным сочувствием.

– Как же ты можешь подписывать документы, Кам, если даже твоя подпись тебе не принадлежит?

• • •

Роберте очень не нравится, когда Кам выходит гулять в одиночестве, особенно по ночам. Но сегодня она не в силах его остановить.

Юноша быстро шагает по мокрой от дневного дождя улице, но у него такое чувство, будто он идёт в никуда. Что-то гонит его, не даёт оставаться на одном месте, словно ему тесно в собственной шкуре. Как там в рекламе? Да, вот оно: Биосистемический синдром дизунификации личности. Идиотское состояние, излечить которое можно только с помощью разборки.

Все его мечты, все намерения уничтожить «Граждан за прогресс», стать героем, достойным любви Рисы, ничего не стоят, если он всего-навсего вещь, собственность армии. Роберта заблуждается. Это не просто юридическое определение, заморочка крючкотворов-законников. Как она не понимает, что когда кто-то даёт тебе определение, ты теряешь способность определять себя сам? В конце концов он станет тем, чем его считают. Он станет вещью.

Ему нужно каким-то образом заявить о своём существовании вопреки любым утверждениям закона. Нужно что-то, чем бы жило его сердце несмотря ни на какие бумажные определения. Риса могла бы дать ему это. Но ведь её здесь нет…

А может, стоит поискать в других местах?

Кам начинает обыскивать свою память в поисках мгновений духовной сопричастности. Вот его первая исповедь, вот бар-мицва, вот церемония, где его учат произносить «бисмилля». Он видел, как его брата крестили в греческой православной церкви и как сжигали тело бабушки на традиционных буддийских похоронах. Почти все религиозные верования представлены в его сознании – скорее всего, это сделано с умыслом. Наверно, таков был один из многих критериев, с которыми Роберта подходила к подбору его составных частей. Такая уж она дотошная.

Но которая из религий даст ему искомое? Кам знает, что если он заговорит об этом с раввином или буддийским священнослужителем, то они ответят ему мудростями, которые лишь умножат вопросы. Типа: «Существуем ли мы потому, что другие воспринимают нас как таковых, или достаточно и нашего собственного суждения? »

Нет. Каму нужна реальная и приземлённая догма, которая ответит ему конкретно: да или нет.

В нескольких кварталах отсюда есть католическая церковь – старая, с замечательными витражами. Во «внутреннем сообществе» Кама набирается солидное количество верующих этой конфессии – достаточно для того, чтобы, вступая под своды храма, он ощутил почтение и трепет.

В церкви совсем немного народу – месса окончена, время исповедей подходит к концу. Кам знает, что делать.

• • •

– Святой отец, отпустите мне мои прегрешения.

– Поведай о них, сын мой.

– Я ломал вещи. Я крал их. Электронику. Автомобиль – может, пару штук. Возможно, я как-то пытался изнасиловать девушку. Я не уверен.

– Не уверен? Как ты можешь быть в этом не уверен?

– У меня ни о чём нет полных воспоминаний.

– Сын мой, ты можешь исповедаться только в том, что помнишь.

– Это как раз то, что я пытаюсь донести до вас, святой отец. Все мои воспоминания обрывочны. Кусочки и фрагменты.

– Хорошо, я приму твою исповедь, но, мне кажется, тебе требуется нечто большее, чем таинство исповеди.

– Это потому, что мои воспоминания – от других людей.

– …

– Вы слышали, что я сказал?

– Я так понимаю – в тебе есть донорские части?

– Да, но…

– Сын мой, ты не можешь нести ответственность за действия не принадлежащего тебе мозга, как не можешь нести ответственность за действия пересаженной тебе руки.

– Парочка таковых у меня тоже имеется.

– Прошу прощения?

– Моё имя Камю Компри. Вам это ни о чём не говорит?

– …

– Я сказал, что моё имя…

– Да, да, я слышал, слышал. Я просто удивлён, что ты пришёл сюда.

– Потому что у меня нет души?

– Потому что для меня это редкость – принимать исповедь у общественных деятелей.

– Значит, вот что я такое? Общественный деятель?

– Почему ты пришёл сюда, сын мой?

– Потому что я боюсь. Боюсь, что я, возможно, не… не существую.

– Твоё присутствие здесь доказывает, что ты существуешь.

– Да, но в качестве чего? Скажите мне, что я не ложка! И не чайник!

– Я не улавливаю в твоих словах смысла. Прости, но у меня длинная очередь на исповедь…

– Нет! Это важно! Мне нужно услышать от вас, что… Мне очень нужно знать… что я человек!

– Но ты ведь знаешь, что церковь официально не определила свою позицию относительно разборки.

– Я не об этом спрашиваю…

– Да-да, я понимаю. Понимаю. Понимаю…

– Что вы как духовное лицо думаете…

– Ты требуешь от меня слишком многого. Я здесь для того, чтобы давать отпущение, не больше.

– Но ведь у вас есть своё мнение, не так ли?!

– …

– Когда вы впервые услышали обо мне…

– …

– Что вы подумали, святой отец?

– Я не вправе отвечать на это, а ты не вправе спрашивать!

– Но я спрашиваю!

– Ответ не послужит тебе на пользу!

– Тогда, святой отец, я подвергну вас испытанию. Вот оно: скажете ли вы мне правду или солжёте в собственной исповедальне?

– Я подумал…

– Да?..

– Я подумал тогда… что твоё явление в этот мир ознаменовало конец всего того, во что мы свято верим. Но это мнение – плод опасений и незнания. Признаю! И сегодня я вижу ужасное отражение своих собственных суждений. Ты понимаешь?

– …