всех сил пытаются заработать на жизнь в своей новой капиталистической стране, сценарий создает не столько противопоставление, сколько контраст между ними и гнусными Третьяками, подчеркивая порядочность обычных москвичей даже в те моменты, когда они ведут себя как оппортунисты. Так, помимо женщины с «Булгари», в начале сцены своего долгого побега американцы также сталкиваются с проституткой (в исполнении дочери Шербеджии Люсии), объясняющей им, что прошлой зимой жильцы здания, в которое они вошли, разобрали лифт из красного дерева на дрова. Когда Расселл говорит ей: «Мы просто люди, которые…» – она ее прерывает: «Вы не люди, вы – американцы». Но потом все же выясняется, что у нее доброе сердце – ведь именно она помогает им спрятаться. Введя американцев в квартиру, где живут не только ее сварливая мать и ребенок, но и ряд других жильцов, она прикрепляет к бельевой веревке стодолларовую купюру, объясняя, что «то, чем она занимается» – это способ кормить семью. Затем, в ходе одной из немногих в этом фильме достоверных сцен русской жизни, она прячет американцев в тайник за комодом, говоря им, что это укрытие было «построено для того, чтобы скрываться от гэбистов», и тем самым обнаруживая еще одну связь между угнетающими силами прошлого и настоящего[272]. Несмотря на то что кто-то явно предал американцев, в целом жильцы здания, – особенно человек, который издевается над Ильей, шутя, что видел одного американца с полярным медведем, за что и получает пулю, – это граждане, которых терроризируют и которым угрожают приспешники Третьяков. К этим сочувствующим русским, у которых обнаруживаются смелость и мужество помогать американцам – не случайно – примыкает и доктор Ботвин (Генри Гудман), профессор Московского университета, уже больше года не получавший зарплату в университете и вынужденный работать с Третьяком не по причине своей идеологической извращенности, а из финансовой необходимости. В конце фильма, в награду за оказанную Темплару и российскому президенту помощь, его делают главой некоммерческого фонда исследования холодного синтеза.

Этих немногих порядочных людей, вместе со здравомыслящим и в конце концов одерживающим победу Карповым, оказывается недостаточно, чтобы избавить экранную Россию от атмосферы «коррупции, хаоса и надвигающейся гибели», в которую Нойс ее намеренно погрузил. Фактически отъезд Ботвина на Запад выглядит мудрым шагом, перекликающимся с отъездом ранее встреченной Темпларом во время полета в Англию женщины, сказавшей ему, что муж отправил ее за границу «до тех пор, пока все не изменится» на ее родине. В качестве еще одного слоя к образу российской угрозы создатели фильма решили скоординировать сюжет, кинематографию и диалог в единую символическую структуру, которая в конечном итоге соответствала бы их упрощенным злодеям. Исходя из формулы холодного синтеза, помещенной в фильм в качестве сюжетной основы, они не ограничились реалистичной обстановкой отопительного кризиса и расширили суровость московской зимы до символа коммунистического / посткоммунистического зла. Ответственная за то «множество смертей», о которых сообщалось в первом выпуске новостей, зима также перекликается с холодными расчетами и бесчеловечностью Третьяков. Противостояние Запада этим ценностям переносится с сюжета на цветовую гамму изображения, поскольку «московские локации выглядят потрясающе, залитые голубовато-ледяным светом», а также «они прекрасно контрастируют со сценами в Англии, снятыми в теплых тонах» [Haflidason Nd]. От Запада исходит вдвое больше тепла, поскольку англо-американская формула холодного синтеза помогает его вырабатывать не только на научном, но и на романтическом уровне. В ресторане, где Темплар начинает ухаживать за Расселл, чтобы украсть ее формулу, их лица освещены живым огнем; в квартире Расселл это тепло создает искусственный свет, тогда как Темплар пробуждает в себе романтичность, сочиняя стихотворение, в котором есть такая строчка: «Наша любовь согревает холодную Вселенную». Позже Расселл буквально реализует эту метафору – после того как Святой подвергается опасности гипотермии, погрузившись в ледяную воду канала, чтобы избежать смерти от руки Ильи и его головорезов: Расселл спасает его, раздеваясь и согревая своим телом, и таким образом объединяя обе западные добродетели – науку и любовь, – призванные спасать жизни[273]. Подобным образом и парадокс «холод / тепло», лежащий в основе формулы Расселл, порождает упрощенные параллели зла и ненависти русских со льдом, а морали и любви Запада – с огнем. Неудивительно, что мораль Запада выражается и в религиозных терминах, в то время как бывший босс-коммунист остается атеистом-скептиком. Третьяк цинично замечает: «Наше чудо холодного синтеза потерпело неудачу так же, как и наше чудо социализма», а позже и вовсе упоминает «сказку о холодном синтезе». Естественно, Расселл и Темплар верят в идею холодного синтеза, причем последний даже позиционирует это открытие как первое из трех чудес, необходимых для «канонизации» (два других – это поражение Третьяков и любовь Расселл к нему).

Эта метафорическая схема, построенная вокруг формулы доктора Расселл, возможно, не казалась бы столь нелепой, если бы сам этот персонаж и исполняющая его роль Элизабет Шу выглядели более достоверно. Подобно тому как интерес Нойса и его погружение в настоящую Россию, которую он посетил, мало к чему привели в итоге, его искреннее восхищение своей звездой и ценностями ее персонажа не удержали образ доктора Расселл от превращения в пародию на феминизм. И правда, она по сути является все той же доктором Джулией Келли в исполнении Николь Кидман из фильма «Миротворец», скомбинированной с Марией Кюри и Эйнштейном. Меняющая мир ученая дама, которая носит гольфики и прячет заметки о своей формуле в бюстгальтере, а также мечтает о том, чтобы ею «овладел» возлюбленный столь же страстный, как поэт Шелли, – неудивительно, что Расселл заслуженно вызвала не меньшее количество издевательств со стороны кинокритиков, чем Третьяки. Одной из сцен, вызвавших насмешки, была ее лекция о холодном синтезе для студентов Оксфорда. Хосе Арройо в «Sight and Sound» прокомментировал: «Элизабет Шу <…> играет ученого так, как будто она находится на уроке химии в [телесериале] “Бестолковые”. Она носит гольфы и мини-юбки и говорит на своем научном жаргоне так, словно рекламирует новую косметику “Ревлон”» [Arroyo 1997: 53]. Энтони Лейн высмеял эту прозрачную и неуклюжую попытку фильма проявить политкорректность, описав Расселл как «молодую и красивую ученую блондинку, одновременно читающую стихи и меняющую мир, “подружку” [Святого] Эмму <…> – проще говоря, “его девушку”» [Lane 2002: 183].

Удивительно, что фильм, столь внимательный в отношении своего содержания – ведь среди его технических консультантов наряду с ученой дамой из Оксфорда, работающей над холодным синтезом, были также эксперты по наблюдению и по взлому сейфов, – мог получиться настолько плохим. Кажется, основная проблема заключается в том, что Нойс, перфекционист в области саундтреков и художественного оформления, согласился экранизировать этот слабый сценарий,