– Вот и получается, – спокойным, сильным голосом продолжал Устрялов, – что Февраль зрел, зрел, а состоялся благодаря нескольким тысячам жителей Петрограда, которым не понравились очереди за хлебом, что было вполне оправданно для страны, которая ведёт многолетнюю и тяжёлую войну. А строй, я имею в виду монархический строй в России, к тому времени одряхлел до такой степени, что это лёгкое революционное волнение его и смело…

– Тут вы, наверное, правы! Николаша в каком году бросил гвардию на фронт? В шестнадцатом? – Байков обратился к Адельбергу.

– Да! – подтвердил тот.

– Поэтому, если бы он этого не сделал, не сделал этой ошибки и не лишил бы столицу верной ему гвардии, то Февраля могло и не произойти! Не так ли?

– И так, и не так! Февраля в том виде, в котором он произошёл, могло действительно не случиться, а вот с Октябрём может оказаться посложнее.

Все внимательно смотрели на Устрялова.

– Прямого ответа на этот вопрос я вам не дам – относительно неотвратимости Февраля. Такие, как я, его долго готовили, вспомните Государственную думу. Но и здесь вы со мною спорить не станете, большевики пообещали России то, чего много миллионов русских крестьян ждали несколько сотен лет…

– Землю?

– Я думаю, что да! Я могу привести вам один пример из восемнадцатого года, причём из Берлина. Занятный пример!

– Интересно! – Байков снял пенсне, протёр его и надел на переносицу. – Слушаем!

Адельберг смотрел на Байкова и Устрялова и был рад тому, что его не приглашают принять активное участие в разговоре. Он мог оставаться просто слушателем, так ему было легче осмысливать то, что сейчас говорилось в его кабинете.

– Вы знаете, что в Берлине были наши интернированные офицеры, пленные. Они оставались там после поражения Германии и начала в России Гражданской войны. Понятно, что они собирались между собой и, как и мы сейчас, рассуждали о том, что происходит.

– Так-так! – живо реагировал Байков.

– Они организовали или пытались организовать своё издание – газету под названием «Мир и труд». – Устрялов посмотрел на часы. – Видимо, мне скоро придётся заканчивать, я думаю, супруга вот-вот попросит меня отвезти её домой, поэтому я постараюсь быть кратким.

– Да-да! Конечно!

– Так вот! Одним из организаторов был некто Вэ Бэ Станкевич. Он вот так рассуждал о возможном своём выборе, заметьте, господа, это было в самом начале Гражданской войны…

– И что же было в его рассуждениях?

– А было вот что! Постараюсь воспроизвести дословно из его воспоминаний, он опубликовал их в двадцатом году в Берлине, за точность не ручаюсь, но его рассуждения были таковы: «Все фронты составляют лишь осколки прежнего целого, обломки единой политической правды. На каждом из них имеются лично знакомые мне люди, которым я верю не менее, чем самому себе, и которые теперь искренне и честно думают, что благо народа и даже человечества зависит именно от победы линии их поведения. Куда же мне пойти? К Деникину, представителю военно-национальной идеи, с которым шла работа в течение всей войны, и вместе с большинством моих друзей бороться с большевиками за то, что они исказили идеи революции? Или к литовцам, так как я по происхождению литовец, и вместе с друзьями отстаивать независимость Литвы? Или пойти к украинцам, на чьей гостеприимной территории я находился и которые тоже бились с большевиками? Или к донцам, по знакомству с Красновым, который примет прежнего комиссара гостеприимнее, чем непреклонный Деникин? Или к грузинам, которые отстаивают близкие мне идеи самоопределения народов и где работают бывшие соратники Церетели и Вайтинского? Или к Колчаку и Дитерихсу, торжественно продвигающимся к Волге? Или к их противникам в Сибири, которые не могут простить им разгон Директории? Или к полякам – ведь мой родной язык польский? Или…» Дальше он рассуждает ещё о нескольких вариантах, но самое интересное в конце, слушайте внимательно, это занятно: «…наконец, к большевикам – ведь они остатки русской свободы и революции, у них был бы представлен большой простор, и даже в военной среде там я нашёл бы людей, к которым отношусь с полным уважением…»

– Каков размах у вашего Станкевича и к грузинам, и к полякам… мне это непонятно! – сказал Байков.

– Не буду говорить, что понятно мне, кроме одного – он, Станкевич, видимо, один из первых заговорил о том, что что-то можно и с большевиками! Вот что главное в этой цитате! По-моему, это и есть отличие Февраля от Октября!

Байков посмотрел на Адельберга:

– Саша, как ты понимаешь, оказывается, пока ты в Сибири, а я на Дону… с большевиками что-то было можно? Вот, значит, как?

Адельберг промолчал, ему было интересно, как отреагирует Устрялов.

– Ну что ты молчишь?

– Продолжайте, Николай Васильевич!

– А это значит, что именно большевики…

– Оседлали революцию?! – перебил его Байков.

– «Оседлали»! Можно и так сказать, только они правильно услышали народ…

– А их цели? А мировая революция? Разве этого хотел народ? Он и слыхом не слыхивал о мировой революции. И что такое коммунизм и социализм? Разве о том, какими должны быть эти «коммунизм и социализм», кто-нибудь написал?

Устрялов слушал Байкова с доброй улыбкой.

– И это правда! Поэтому большевики и мечутся между «трудовыми коммунами» Троцкого и НЭПом. Ещё Горький говорил, что экономической программы у них нет.

– Так что же они дали народу?

– Мало! Но правят сейчас в России они, а не мы!

– Это правда! – с грустью подытожил Байков. – Не мы!

– Однако большевики, – Устрялов отошёл от окна и вернулся на своё место, – мало с чем справляются. Им не хватает хороших специалистов. Вот это и страшно. И здесь – надо бы помогать им! Если мы печёмся об интересах народа и России, а не только о себе самих. Вот и разница. Февраль, наш, не состоялся, а Октябрь – их… А то, что я говорю о возможном уходе Ленина так спокойно, так уж, Николай Аполлонович, не обессудьте, – не будет Ленина, будет кто-то другой, и нам не опоздать бы или не оказаться в позиции плебса на галереях Колизея: пока мы будем выбирать, куда показать пальцем, – сказал Устрялов и сначала поднял большой палец правой руки вверх, а потом опустил его вниз, – арена предложит Риму свои вариации жизни; тогда трудно будет управлять аре…

Он не успел договорить, как в кабинет вошла Анна Ксаверьевна:

– Как вы тут, господа?

– Как там Наталья Сергеевна? – переключился на неё Устрялов.

– Всё хорошо, Николай Васильевич, мы тоже сидим и беседуем за чаем. Вам что-нибудь нужно, Саша?

– Нет, Анни, если только ещё фруктов!

– Хорошо, я сейчас принесу. А ты Сашика не видел?

– Нет, он не заглядывал.

Анна Ксаверьевна оставила гостей, вышла и плотно прикрыла за собой дверь. Она прошла несколько шагов к детской, заглянула туда и увидела спящего Сашика.