– Будь она трижды проклята!

– У иванов так думать о нас причин ещё больше.

– Да, это так…

– И какого чёрта мы сюда сунулись? У нас с иванами был договор о ненападении!

– Приятель! Ты как с луны свалился! Освободительный поход! Против большевиков!

– Так они тут все большевики. Большевики и «гориллы»[14].

– А заодно мы освобождаем их и от всего остального. От жилья, от имущества, от урожая. Иногда – от жизни.

– Прекратить трёп!

Вестфалец как в воду глядел. Гауптман, командовавший составом, размахивал протезом левой руки и отбирал группу для прочёсывания леса на участке до ближайшего перегона.

– Давайте ваших людей! – скомандовал гауптман унтер-офицеру. – Стройте их вон там. Я сейчас отдал распоряжение ремонтникам и займусь вами. Действуйте, унтер-офицер! Разрешаю брать с собой всех, у кого есть оружие, кроме находящихся в оцеплении.

– Как нам действовать, герр гауптман? – поднял руку вестфалец, который с этой минуты становился полновластным командиром их группы. – Прошу поставить нам задачу.

– Задача очень простая. Двигаться цепью параллельно железнодорожному пути. Прочёсывать лес на глубину ста метров. Действовать по обстоятельствам. Помните, мы уже на фронте.

– Разве фронт уже отступил сюда? – спросил кто-то из шеренги. Ему никто не ответил. Даже гауптман сделал вид, что не слышал возгласа солдата.

Через несколько минут они развернулись в цепь и двинулись по обеим сторонами железнодорожного пути в сторону Орши.

– Мы куда двигаемся? На восток?

– Да, на восток.

– О, мы снова наступаем! Завтра об этом сообщат по радио в «Час нации».

– Заткнись!

В голосе говорившего о наступлении чувствовалась ирония. Кажется, это был тот же самый голос, который в Минске рассуждал по поводу секретного оружия Гитлера.

Бальк шёл рядом с вестфальцем.

По другую сторону, соблюдая дистанцию десять шагов, осторожно крался среди деревьев силезец Франц.

Карабин системы Маузера K98k был значительно легче МГ-42. Но, будь у него сейчас в руках его надёжный schpandeu, он чувствовал бы себя куда увереннее. «Гориллы» очень коварны, могут выстрелить из-за любого дерева, из любого оврага, и исчезнут, как будто их здесь и не было. Вот что такое их «наступление».

Их отправили на прочёсывание леса. Собачья работа. Лучше услышать команду своего взводного фельдфебеля: «На выход!», а потом бежать вперёд под русскими пулями, чем выполнять здесь, в тылу, роль ищейки в операции с неясными целями.

Бальк вдруг вспомнил Анну, её нежные руки. Нет, она уступила ему не потому, что он солдат армии, оккупировавшей её родину. В её глазах Бальк видел то, что всегда мечтал увидеть в глазах девушки, которая любила бы его больше, чем мать. Пока идёт война, он вряд ли снова попадёт в тот город. Надо ждать конца войны. То, что победит Германия, что фюрер приведёт немецкий народ к победе, Бальк не сомневался. Хотя настроение матери, некоторые реплики старика Гальса и откровения хозяина соседней фермы Келлера, больше года воевавшего в 17-й армии на юге, в Крыму и в предгорьях Кавказа, его настораживали. Келлер едва не потерял под Севастополем ногу. Теперь сильно хромал. Ругал генералов и «коричневых» за то, что они втянули Гитлера в войну с русскими. «Иваны нам не по зубам! А все наши союзники – дерьмо! Итальяшки, румыны. Одни, разве что, венгры будут верны до конца. Остальные разбегутся, как только запахнет жареным. Чтобы воевать с англичанами и американцами, в союзники надо было брать русских! Только русские могли стать настоящими союзниками германцев! Вот тогда бы мы задали трёпку и англичанам, и америкашкам! Но после того, что мы там натворили…» Келлер воевал вместе с Норбертом Тепельманом. Норберт был в отпуске полгода назад. Заезжал на денёк и в Баденвейлер. Теперь о нём ничего не слыхать. Писем давно не присылал. В Крыму, по слухам, тоже русские перешли в наступление и давили по всем направлениям.

Гальс, старина Гальс, побывавший в русском плену во время Первой мировой, говорил не так резко и категорично, но всё же примерно то же самое. Фермой он управлял превосходно. Конечно, не без помощи русских. Девушки успевали делать всё: кормили коров и свиней, чистили скотные помещения и загоны, убирались по дому. Бальк заметил, что мать привязалась к одной из них, которую Бальк увидел в первый же день. Русскую звали Александрой. Александра неплохо говорила по-немецки. Когда в её руки попадались газеты, она старалась прочитать их, прежде чем сунуть в печь. Однажды он дал ей почитать книгу – Гёте, берлинское издание начала века. Через несколько дней она вернула её. И между ними состоялся разговор, из которого Бальк вынес, что Александра не просто осилила смысл прочитанного. Некоторые строки она запомнила наизусть. И сравнила Гёте со своим соотечественником, с Пушкиным. Прочитала по памяти одно из стихотворений Пушкина. По-русски оно звучало прекрасно. Кое-какие фразы и слова она ему растолковала. Смысл их восхитил Балька. Ничего подобного в германской поэзии он никогда не встречал. Он и раньше знал, что у русских величайшая в мире культура. Музыка, литература. Чайковский, Рахманинов, Лев Толстой, Достоевский… И об этой культуре напомнила ему она, эта тихая девочка-подросток из России.

Они вышли к просеке, по которой тянулась хорошо наезженная просёлочная дорога. По всей вероятности, где-то неподалёку находилась деревня. Пошли вдоль дороги и вскоре догнали повозку. В телеге с разболтанными колёсами, которые выписывали по сырому песку просёлка замысловатые вензеля, сидели двое: старик лет семидесяти и мужчина лет двадцати пяти. Увидев солдат, они испугались. Мужчина бросился в лес, но вскоре был остановлен несколькими выстрелами поверх головы. Когда его привели, Бальк заметил, что он был не в себе. Но не потому, что напуган встречей с германскими солдатами и стрельбой. В лице его, в осанке и выражении глаз было нечто, что свидетельствовало о том, что им давно владело глубокое душевное расстройство. Старик тоже пытался объяснить унтер-офицеру, сразу сообразив, что командует цепью именно он, что его спутник побежал в лес не потому, что он боится германских солдат, а потому что он болен.

– Кранк![15] Ер ист зер кранк, пан офицер! – твердил своё старик и пытался ухватить своего односельчанина за руку. Возможно, тот доводился ему родственником, может, даже сыном.

Вестфалец приказал обыскать задержанных и повозку. Старика и душевнобольного обыскивали силезец и ещё один солдат, следовавший в 258-ю пехотную дивизию. А вот повозку пришлось осматривать Бальку. В ней ничего, кроме топора и пилы, не было. Правда, под подстилкой из слежавшейся соломы Бальк обнаружил немецкую фляжку. Вначале он хотел сделать вид, что не заметил её, но потом всё же вытащил и протянул унтеру. Тот вскинул брови и толкнул фляжкой в грудь старика: