тоже хищник, и весело наблюдать, кто кого. Нет нужды брать для Круга простых жителей, есть и преступившие закон.

Так человеку, чьи проступки не столь велики, дают возможность сохранить себе жизнь — почему бы нет? Сумеет продержаться, тем более убить хищника — отпустят живым, изгонят за пределы Асталы. Развлечение хорошее, яркое.

Сколько раз видел подобное… И медведь был, и волки-итара. Да мало ли забав можно изобрести! Сегодня молодого энихи выпустили. Преступившему закон все равно умирать, а здесь, в праздник, хоть надежда есть. А Къятта впервые спросил:

— А ты не хочешь быть на месте этого зверя?

— Нет.

— Почему?

— Потому что мне просто справиться с ним, — кивнул, указывая на пригнувшуюся в ожидании хищника фигуру человека.

— Неинтересно, да? — короткий смешок.

— У него ведь тогда… не будет шанса спастись, — пробормотал, опуская лицо.

— У него и так нет. Если он победит зверя, его отпустят… до первого поворота в лесу. Нечего преступникам делать вблизи Асталы.

Заметив, как исказилось лицо младшего, добавил сожалеюще:

— Ты совсем не умеешь думать.

— Я… — Вскочил, встряхнул головой, — Я другое умею!

Вылетел в круг, срывая с себя лишние тряпки. Прямо между энихи, который изготовился к прыжку, и человеком. И человек, и зверь замерли от неожиданности. И другие люди вскочили, или наклонились вперед. Через пару ударов сердца черная тень скользнула над песком, бросилась вперед, и осужденный, ошарашенный неожиданным превращением, позабыл о сопротивлении. Он умер мгновенно. Второй энихи ударил хвостом по бокам, изготовляясь к прыжку — но не успел. Черное гладкое тело снова взвилось в броске, прямо на копья стражи. Тренированные воины, стражники круга успели отвести в сторону смертоносные острия, и пригнулись, когда огромный зверь пролетел над ними. Прямо на зрителей прыгнул, и кто-то закричал от боли в сломанной руке — а Кайе уже бежал прочь, в облике человека, и люди расступались много раньше, чем он приближался.

**

Настоящее

Кайе поймал крупного кролика. Из седла извлек нож в черных ножнах, быстро снял шкурку с добычи. Костер разжег просто — руку протянув над сухими сложенными былинками, а потом уже подбрасывал толстые ветки.

— Странно смотреть, пламя из ниоткуда, — сказал Огонек. — А если в костер руку положишь?

— Я пока в своем уме.

Когда наклоняется над огнем, не лицо — терракотовая маска, вроде тех, что видел на стенах священных Домов и Башни. Только у тех и глаза черные, а у этого — блестят… Теперь-то ясно, почему он никак не пытался поладить с Незримыми леса — сам был его частью, грозной и независимой.

Поев, отдыхали, спорили, глядя на облака — кто проплывает по небу? Благо, почти на открытое место выбрались, край поляны недалеко от пологого склона, поросшего высокой травой. Первым меж облаков явился кролик — может, дух или призрак этого, зажаренного. За ним какие-то гуси и цапли, после поплыла громадина, до тошноты напомнившая Огоньку Башню. А затем девочка с поросенком.

— Ты чего приуныл? — удивился Кайе. Он валялся на мху, головой прислонившись к большому изогнутому корню.

— Так…

— Ты что, девчонок не любишь? Или поросят?

— Мог бы и не трогать ту, малышку с прииска, она и без того была перепугана! — не сдержался мальчишка.

— Да я и не трогал ее, — от удивления Кайе аж сел. — Кому она сдалась? Вообще про нее забыл.

— А твой брат сказал…

— Не знаю, что он сказал. Только он и сам на Атуили не ездил. Да цела наверняка твоя эта мелкая, раз уж ей повезло!

Глаза его были округлившиеся и совершено честные. У Огонька от сердца отлегло, впервые за все эти дни.

— А это я, — Кайе указал на облако — вылитая звериная морда, даже оттенком темней остальных.

— Предпочитаю тебя человеком, — одними губами откликнулся Огонек, даже отвернулся для надежности.

— И слух у меня тоже хороший.

Из Асталы в лес они выбрались только в полдень — а сейчас уже время близилось к сумеркам. Уезжали в спешке, пока не успели заметить и остановить. Кайе прихватил с собой кувшинчик, золотой, с чеканными цаплями. Еще деревянную чашу и небольшой закрытый флакончик, из обсидиана — Огонек на привале успел их увидеть, когда выкатились из небрежно брошенной сумки. Что это и зачем, спрашивать не стал, просто сложил все обратно, пока спутник охотился.

После подъема на Башню им пришлось ждать два дня, и это были тяжкие дни для Огонька. Кайе находился дома, но, против обыкновения, ни видно, ни слышно его не было. Один раз Огонек углядел, как тот разговаривал с дедом, долго и вполне мирно, но ни слова не донеслось. А сам он почти все это время старался спать — а что еще делать? И не думается всякое.

Знал, чего ждут — пока Къятта уедет в предместья. Отсутствовал бы недолго, дня три, может, пять, но Кайе утверждал, что этого времени хватит.

Еще Огонек узнал, что служители Башни были в доме с жалобой, верно, решили, что Кайе потащил его наверх, чтобы сбросить, а спорил только из упрямства. А что потом передумал, с его-то нравом тоже дело обычное. Молния дольше сверкает, чем у него настроение держится. Как и что служителям сказали, в итоге Огонек мог только гадать, но его никто не выдал и вообще не тронул.

А потом Кайе сказал, что пора, причем надо ехать в лес — дома и помешать могут. Теперь вот сидели у костра, будто и не пролегла между ними тень.

— А тебе кто помог разбудить Силу? Родные? Брат?

— Со мной совсем иначе. Я родился таким. Мой огонь никогда не спал, меня лишь учили управляться со своим даром, и брат, и дед…

Тут и пришло в голову самое важное.

— А если с полукровками… надо как-то иначе? — голос мальчишки стал высоким и сиплым. — Ведь во мне две крови. Ты не думал об этом?

— Нет. Может, кто первым возьмется, так и получится?

— Ох…

Полукровка спрятал лицо в ладонях. Ничего лучше не придумал, когда соглашался!

— Боишься?

— Да, — Огонек не видел смысла в притворстве. Да какое притворство, если зубы стучат?

— Я не хочу причинить тебе вред. Напротив…

— Ты не умеешь быть осторожным, — сказал Огонек. — Даже если сам хочешь.

Сейчас над