Поскольку Тереса все ещё не решалась произнести последнего слова, я решила её спровоцировать.

— Не хочет — пусть не говорит. Я скажу! Эдита была шпионкой!

— Кем?! — изумилась мамуля.

— Шпионкой! Обыкновенной немецкой шпионкой!

— Какой шпионкой! — не выдержала Тереса. — Шлюхой она была! Обыкновенной немецкой шлюхой!

— Не могла бы ты выражаться покультурнее? — одёрнула её старшая сестра.

Тересу теперь было не унять:

— Не желаю покультурнее! Не заслуживает она культурного отношения! И вообще не желаю с этой паршивой Эдитой иметь ничего общего! Она спала с немцами! За деньги! Все гестапо обслуживала! Но не шпионила! Отвяжитесь вы все от меня! Была той самой… как я некультурно выразилась!

— Врёшь! — не поверила Люцина.

В ярости схватила Тереса доску, на которой лежали разрезанные на куски и обвалянные в муке два крупных карпа, и запустила её в сестру. Карпы в муке попали в отца, доску в последний момент успел перехватить Марек. Тереса оглянулась в поисках другого метательного снаряда.

— Ну что ты её злишь! — упрекнула Люцину тётя Ядя. — Ведь прекрасно знаешь, почему она так нервничает. Тогда, в тридцать девятом году, Тадеуш немного увлёкся Эдитой, а та его напропалую охмуряла. Тогда говорили — обольщала. Выходит, он тоже мог быть замешан в шпионаже, а шпионажем Эдита и в самом деле не занималась. Занималась другим…

— Нет! — Громкий крик Лильки заставил её замолчать. А Лилька наступала на Тересу:

— Брось нож! Если уж обязательно хочешь зарезать сестру — только не в моем доме! Выйдите хоть на лестницу!

— Надо же, какая дрянь! — удивлялась мамуля. — А я ещё удивлялась, с чего это вдруг Тереса на неё так взъелась! А она, оказывается, ещё и с Тадеушем…

Тереса глотнула воды, успокоилась немного и положила нож на место, ограничившись тем, что погрозила Люцине кулаком.

— Заставила-таки меня все рассказать! В самое больное место забралась! У Тадеуша из-за этой Эдиты после войны были крупные неприятности, она его оговорила, так беднягу затаскали по инстанциям. А после войны, сами знаете, как было. Попробуй, докажи, что ты не виновен. А эта… эта… с самого начала с немцами снюхалась, я ни о чем не знала, ещё помогала подруге спрятать ребёнка. Обвела меня вокруг пальца как последнюю дуру, лучшая подруга называется! Ну и когда я все про неё узнала — не хотела больше вообще о ней слышать.

— И почему сразу нам ничего не сказала! — упрекнула я Тересу. — Эдиту покрываешь, Доробека не могла припомнить, а в результате… погляди на отца!

Отец пытался смахнуть с лица и одежды следы карпа в муке. Тереса сорвала с него пиджак и направилась в ванную. Задержавшись в дверях, она с достоинством произнесла:

— О Доробеке я ничего не знала. В те времена, когда мы ещё дружили, никакого Доробека в её жизни не было. Я знала только о Войдарском. О Доробеке знала Ядя.

Глядя вслед пиджаку и Тересе, отец робко предложил:

— Может, рыбой займётся кто-нибудь другой? Тереске, видимо, не приходилось её жарить, не очень умело она с ней обращается…

И переключившись на Марека и Лильку, заметавших пол в кухне, стал высказывать им свои соображения о том, что, сколько он Тересу помнит, она вообще не отличалась кулинарными способностями.

За рыбу принялась Люцина, самая большая её любительница. Поставив на газ сковородку, она только отмахивалась от упрёков тёти Яди:

— А если бы я не поддразнивала Тересу, та бы до сих пор не разродилась! Сама же видела, никакими силами невозможно было из неё вытянуть сведения о бывшей подружке! Скажи пожалуйста, какие секреты! Тоже мне, благородство развели, а мы тут ломай голову, за что теперь на Тереску охотятся! Интересно все-таки, что эта гадюка спрятала в нашей Тоньче? Даже если она и не была шпионкой, ведь ясно — хочет оттуда что-то забрать.

— Так чего же мы ждём? — удивилась мамуля. — Кто нам мешает немедленно отправиться самим в Тоньчу? Может, там, на месте, во всем и разберёмся…

Отложить хотя бы на два дня наш фамильный наезд на Тоньчу стоило мне нечеловеческих сил. Помогли Збышек и рыба. Удалось как-то убедить жаждущую деятельности мамулю, что рыбу надо съесть на месте, она, рыба, не вынесет дороги в летнюю жару. Двадцать одна штука могучих карпов — это не шуточки, потребовалось время, чтобы их съесть, хотя в наших рядах и была Люцина. Збышек только что вернулся из служебной командировки и, поскольку находился на большом расстоянии от нас, сохранил способность трезво мыслить. Узнав, что Лилька вместе с нами уезжает в Тоньчу, причём на их машине, примирился с временной потерей и той, и другой, но настоял на непременном техосмотре последней. Как я была ему признательна!

Задержать семейку в Чешине потребовал Марек. Я отвозила его к поезду в Зебжидовице, и по дороге он обратился ко мне с просьбой:

— Постарайтесь задержаться в Чешине как можно дольше. Мне совершенно необходима свобода действий, а они обязательно такой шум там поднимут, что сбежится вся округа! И попробуй им втолковать, обе с Лилькой попытайтесь им втолковать, чтобы ни о чем не болтали. У меня есть все основания полагать — Люцина права, там спрятано что-то очень важное.

— А как ты думаешь, что именно? — с волнением допытывалась я.

— Думаю, документы. Если она и в самом деле была связана с немцами, то могла припрятать там какие-нибудь важные документы, чтобы потом выгодно продать или с какой другой целью. И мне вовсе не улыбается, чтобы весть о спрятанных ценностях разнеслась по округе до того, как я узнаю, в чем дело.

— Ты отказался взять от нас рекомендательное письмо к Марыське и Хенрику. Как же собираешься действовать?

— Не волнуйся, я уже все продумал.

— А если на тебя там нападут все эти Доробеки вместе с панной Эдитой?

— Во-первых, Доробеки ждут, пока уедут обитатели фургона. А во-вторых, я намного больше боюсь твоих родичей. И представить невозможно, что эти люди способны отколоть, когда свалятся кучей на бедную Тоньчу!..

Теперь я уже и сама не пойму, как мне удалось проехать из Чешина в Тоньчу через Гарволин и Седльце. Чтобы как можно дольше растянуть время в пути, мы с Лилькой выбирали самые что ни на есть просёлочные дороги, старательно избегая всех мало-мальски приличных. Неимоверно извилистая трасса отняла у нас весь день, и только поздним вечером я остановила машину у исторического треугольника, образованного развилкой двух дорог, перед лужей, увековеченной ездой мамули на кабанчике. Носом машина упёрлась прямо в ворота усадьбы моей светлой памяти прабабушки.

Ворот, собственно, не было. На трухлявых столбах сохранились проржавевшие остатки железных петель. Ряд высоких деревьев по-прежнему тянулся вдоль дороги, за ним, в глубине двора, виднелся старый амбар. Полуразвалившаяся, с заколоченными окнами, прабабушкина хата представляла собой жалкий вид. И вообще вся усадьба выглядела удручающе — тлен и запустение. Глаз отдыхал только на вагончике, стоявшем в саду под деревьями — новенький, свежепокрашенный, с аккуратным крылечком и белыми занавесками на окнах, он резко контрастировал с окружающими развалюхами.