офицера, которому была поручена необычная задача — присматривать за детьми офицеров, выбранными в качестве товарищей по играм для юного царевича, — Долгоруков познакомился с Александром I и другими членами императорской семьи во время частых летних визитов в Царское Село. Однако этот привилегированный доступ не принес Долгорукову ни удовольствия, ни пользы, так как его усилия остались совершенно без вознаграждения. Более того, Долгоруков был задет отсутствием какого-либо признания его заслуг ни в то время, ни после восшествия Александра I на престол. В этот момент Долгоруков, который был уважаемым, хотя и второстепенным поэтом, решился на то, что он признал «странным поступком»: Долгорукий повторно подал прошение в стихотворной форме о восстановлении его в прежнем чине (который был понижен во время правления Павла I). Ожидаемый отказ на это прошение сопровождался выговором за наглое нарушение надлежащей формы.

Однако, благодаря «ходатайству окружавших его министров [Александра]», Долгоруков был назначен губернатором Владимира и занимал эту должность течение десяти лет (с 1802 по 1812 год), получая в этом качестве различные повышения и награды. Но затем его карьера внезапно и катастрофически закончилась его увольнением, расследованием, наложением крупных штрафов и публичным выговором. Долгоруков был далек от того, чтобы признавать какую-либо ошибку в собственном поведении, и считал, что все это было результатом личной неприязни Александра I к нему по причинам, которые он никогда не мог установить. Как губернатор провинции, он получил две аудиенции с царем, но нашел его холодным и отстраненным. «[Я] никак не могу имени его поставить в ряд с моими благодетелями», — писал Долгоруков в заключении своего откровенного рассказа об отношениях с Александром I, обвиняя царя в том, что он так «жестоко расстроил судьбу мою»[542].

Интересное предположение немца по имени Петр Гётце представляет собой взгляд западного современника на своенравные навыки межличностного общения Александра I. В то время он проживал в Санкт-Петербурге и был свидетелем восстания декабристов на Сенатской площади. Перечисляя известных бывших фаворитов, среди которых были Кочубей, Строганов, Новосильцев и Сперанский, Гётце заметил, что любой в окружении Александра I, который каким-либо образом раздражал его или вызывал у него подозрения, сразу же отвергался без всякой надежды на возвращение ему благосклонности. Гётце предполагал, что, насколько ему было известно, единственным исключением из этого правила был А. Н. Голицын, обер-прокурор Святейшего синода с 1803 по 1817 год, с 1813 года глава Русского библейского общества и с 1817 года до своей отставки в мае 1824 года — глава новосозданного министерства духовных дел и народного просвещения. Несмотря на различные превратности судьбы, Голицын, похоже, пережил их и остался необычайно близким другом Александра I, о чем свидетельствует его участие в тайном отречении великого князя Константина от престола[543].

Именно Голицын, по его собственным словам, познакомил Александра I с Библией, «простодушно» спросив однажды царя, читал ли он когда-нибудь Новый Завет. Царь ответил, что никогда не читал, а слышал только избранные отрывки, зачитываемые в церкви, пока его возрастающая глухота не лишила его и этого доступа[544]. Общий интерес к Священному Писанию вполне мог способствовать необычайной стабильности их отношений. Однако, учитывая, что влияние Голицына на государя было одним из тех, которые пагубно сказались на прогрессе, которого Россия могла бы достичь во время правления Александра I, мы вернемся к сложным взаимоотношениям между царем и русским дворянством в следующих главах.

Глава 8

Александр I, дворянство и конституционализм

Нелегкая победа России над войсками Наполеона при их отступлении из Москвы осенью 1812 года долгое время считалась переломным моментом в царствовании Александра I, отделявшим «официальный либерализм» прежних внутренних реформ царя от «конституционной дипломатии» как средства его амбициозной реструктуризации посленаполеоновской Европы посредством Священного союза. Однако отнюдь не очевидно, что Александр I полностью отказался от своих намерений реформировать Россию после 1812 года: напротив, он поднимет вопрос о конституции в своей речи перед польским сеймом в Варшаве в 1818 году и в том же году поручит Н. Н. Новосильцеву подготовить проект конституции России. Крайне важно было и то, что Александр I как потенциальный реформатор крепостного права зависел от сотрудничества помещиков, особенно после 1812 года. Это было признано Александром Герценом, который заметил, что «первая часть петербургского периода закончилась войной 1812 года. До этого времени во главе общественного движения стояло правительство; отныне рядом с ним идет дворянство»[545].

Стратегия царя, однако, оставалась неясной; этому способствовали и колебания Александра I, и его неспособность (или нежелание) мобилизовать дворянство, большинство которого оставалось упорно консервативным. В конце концов тупиковая ситуация сменилась в 1820‐х годах придворной реакцией, возвышением Аракчеева и заметным унынием царя. Таким образом, главная идея этой главы состоит в следующем: принеся Александру I непревзойденную популярность (какой не было ни до, ни после нее), победа 1812 года дала российской правящей элите импульс, необходимый для того, чтобы направить Россию на новый курс. В конце концов, дворянство де-факто и, что более важно, де-юре чувствовало себя ключевым компонентом правящего класса русского абсолютизма, как убедительно показал ЛеДонн[546]. Более того, сам Александр I всегда знал, что дворянство — единственное сословие в России, способное помочь ему в управлении государством. Однако приведенные ниже источники свидетельствуют о том, что эта возможность была упущена из‐за неспособности царя и дворянства составить эффективный союз, что сделало исход 1812 года, в политическом смысле, пирровой победой.

Славянофил А. И. Кошелев вспоминал, как приближающийся конфликт с наполеоновской Францией стимулировал поддержку русским народом национального дела, в котором подданные императора были «не слепыми орудиями, не пешками, а сознательными и одушевленными работниками»[547]. Эти события сыграли решающую роль в процессе, который Юрий Лотман описал как «перестройку сознания русского образованного человека, дворянина»; этот же процесс предоставил целому поколению опыт, который выведет на Сенатскую площадь «мечтательных патриотов» начала XIX века[548]. Существовала прямая связь: один советский исследователь определяет не менее девяноста участников войн России против Наполеона как будущих декабристов, при этом более свежее статистическое исследование показывает, что тридцать шесть из них служили офицерами в 1812 году[549].

Теперь мы обратимся к вопросу о серьезности заявленных конституционных замыслов Александра I в отношении России, тщательно анализируя его конкретные действия в качестве конституционного реформатора, особенно в отношении Царства Польского, а также уделяя внимание реакции российского дворянства на эти действия. Будет, в частности, рассмотрен пример продвижения одним предприимчивым индивидом в Санкт-Петербурге юридической практики как профессии в соответствии с представлениями Просвещения о всеобщем доступе