Впервые после рождения Джонатана мы наслаждались свободой ссориться по иным поводам. Мы давненько не практиковались в ссорах на лыжне, но на удивление легко обрели прежнюю форму. Уже на подъемнике мне почудилось, что мы отсюда никуда и не уезжали.

– Убери свои лыжи! Я сейчас вывалюсь.

– Я лишь уравновешиваю крен, который ты создаешь. Прекрати высовываться.

– Я не высовываюсь, просто отодвигаюсь от твоих лыж.

– Нет, ты… следи за палками! Если ты меня перевернешь, клянусь, я убью тебя.

– Держи свои лыжи вместе, черт возьми. Мне тесно.

– Смотри, мы уже наверху, выходи… выходи… Да уходи же с дороги!

Меня захлестнули эксгумированные воспоминания. Здесь, в горах, время будто потекло вспять и перенесло меня в ту эпоху, когда мы с Урсулой жили в Германии – в крохотной квартирке в крохотном поселке на Рейне. Нас перфорировали комары (точнее, одного меня, Урсулу они не кусали – боялись), за нормальным хлебом приходилось таскаться за сотни миль. В те дни мы орали друг на друга на фоне потрясающих пейзажей, да и легкие у нас были моложе и сильнее.

– Поехали. – Урсула оглянулась на меня, опираясь на лыжные палки.

– По-моему, надо перебраться во-он туда.

– Нет, спустимся прямо здесь.

– Но это экстремальный склон.

– Ну и что?

– Если я съеду по такому, костей не соберу.

– А ты попробуй. Когда вконец замучаешься, сбрось лыжи – докатишься на заднице.

– Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, не понял? Лыжи – единственное, в чем ты меня превосходишь, поэтому решила поизгаляться.

– Нам дня не хватит на перечисление того, в чем я тебя превосхожу. Я лучше тебя даже в том, в чем ты тренировался дольше и прилежнее всего, – в мастурбации. У меня явно лучше получается, иначе бы ты не просил тебе помочь.

– Хорошо залепила… Улыбайся, улыбайся. Здесь холодно, улыбка примерзнет к твоим губам, и их придется раздвигать стамеской.

– Слушай, на тот склон идти неинтересно. Там полно новичков, родителей с детьми, слепых, хромых, загипсованных и дряхлых.

– Я не говорил тебе, что в лыжном костюме твой зад кажется невероятно массивным?

Так мы дискутировали несколько дней кряду. Обычно Урсула соглашалась перейти на склон попроще, чтобы «подобрать меня, если поскользнусь», но жажда романтики и острых ощущений (из-за которых она, кстати, согласилась жить со мной) взяла свое и выманила ее на экстремальный склон. Катаясь среди детсадовской ребятни и неуклюжих визгливых баб среднего возраста, прибывших из графства Кент, я наблюдал, как Урсула утирает мне нос, поднимаясь наверх к экстремальному склону на пару с каким-то густо загорелым чуваком, рядом с которым меркли даже герои Олимпиад. Урсула непрерывно смеялась и картинно трясла гривой.

– Это еще кто? – спросил я, небрежно кивнув в сторону придурка в зеркальных очках и с модной небритостью, помахавшего Урсуле, когда они разъехались в разные стороны в конце трассы.

– Да так, лыжник, с которым я вместе ехала на подъемнике.

– Лыжник, говоришь?

– Его зовут Бернт. Он доктор, у него своя практика в Базеле, каждые полгода берет отпуск – горные лыжи, скалолазание, сплав по горным рекам и все такое.

– Кажется, я созрел, чтобы спуститься с тобой по экстремальной трассе.

– Я не настаиваю.

– Нет, я должен.

Площадка на выходе из подъемника была усеяна людьми, неподвижно взиравшими вниз на трассу. Я присоединился к толпе, все мы молча думали одно: «Это – пиздец!» Спуск скорее напоминал отвесный обрыв, стиравший разницу между горными лыжами и прыжками с парашютом.

– Ух ты! Посмотри, какой вид! – воскликнула Урсула, указав на ломаные линии гор, гряда за грядой сплетавших сверкающий ковер шириною от нас до самой бесконечности.

– Да-а, – протянул я, видя перед собой только место своей скорой кончины. – Теперь я понимаю, почему люди говорят, что в горах человек ближе к Богу.

Нагнувшись, я покрепче затянул застежки на ботинках – так затягивают жгут при переломе.

– Готов? – Урсула пританцовывала на месте от нетерпения.

– Сейчас.

Прошло минуты две-три. Брови Урсулы удивленно выползли из-под очков.

– Сейчас-сейчас, – повторил я. И еще крепче застегнул ботинки.

– Езжай первым, чтобы, если что случится, я вовремя заметила.

– Хорошо.

– Давай.

– Хорошо.

– Ну давай уже.

– Поеду. Не гони. Я как раз собирался, а ты меня отвлекаешь.

– Ладно, молчу.

Я набрал полные легкие воздуха, выпустил его медленно-медленно, сложив губы трубочкой. Урсула кашлянула.

– Все, пора.

Минуту-другую я собирался с мыслями.

– Все, пора. По-ра. Пора-а-а… Эй, видишь того мужика внизу?.. Он вроде машет руками. Сигнал, наверное, подает, что трасса закрыта.

– Нет, он просто другу машет.

– Уверена?

– Может, тебе лучше спуститься на фуникулере?

– Еще чего. Не говори ерунды.

– Просто предложила.

– Итак, пора. По-ра. По… Что-то не похоже. Так друзьям не машут.

– Я начинаю замерзать.

– Ладно-ладно, сейчас поеду.

Я постучал лыжами о грунт, сбивая снег. Главное, настроиться на позитив. Настроиться на позитив, и все будет отлично. Я обернулся к Урсуле:

– Передай детям, что я их люблю. – И оттолкнулся.

Спустя две секунды я уже несся вниз со скоростью восемьсот миль в час. Хлесткий ветер рычал в ушах и бил по лицу, сковывая кожу холодом. А я продолжал набирать скорость, лыжи начали вибрировать. Ноги не дрожали, они просто одеревенели от ужаса. Вот от такой же вибрации в прежние времена разваливались самолеты, приближаясь к звуковому барьеру. Впереди кто-то выпендривался, делая зигзаги. Лыжник мотался туда-сюда прямо у меня под носом.

– С дороги! – крикнул я по-немецки. Встречный ветер затолкал слова мне обратно в глотку, но рисковать, сворачивая в сторону, я не решился, поэтому оставалось только орать. Тут из-за моего правого плеча вынырнула Урсула.

– У-у-у-х! – пропела она, подняв руки в воздух.

– Отвали на хрен! – пролаял я, стараясь сохранить позу враскоряку, будто на толчке сидел.

– Что? – переспросила она, подъезжая ближе.

– Отвали на хер! Отвали-и-и!

– Не слышу!

– От… аи! – Я налетел на пригорки, на которых асы отрабатывают технику и которые Пэл пролетает кувырком, ломая колени, спину и жалобно вскрикивая.