Линь Бяо рассмеялся и ответил:

— Но подвиги армии и складываются из мужества разведчиков, храбрости солдат, искусства генералов и скромного труда таких, как вы, моя помощница Сань Тин. Должен же кто–нибудь стирать белье и греть воду для чая. Думайте о величии этого подвига, прекрасного своей скромностью, и душа ваша, несомненно, обретет утраченный покой.

Но тут вдруг в разговор вмешался Пын Дэ–хуай:

— А не кажется ли вам, товарищ Линь, что эта девушка прошла уже ту часть своего героического солдатского пути в Народно–освободительной войне, когда она должна была стирать белье и чинить туфли? Не заслужила ли она своей скромностью и трудолюбием, о котором вы сами так лестно отозвались, права посмотреть в глаза врагу? Не отсюда, не из вашего укрытия, а так, как она мечтает: в тылу врага, где скрытые опасности подкарауливают патриота на каждом шагу. Быть может, настало время дать Сань Тин возможность поработать там, где она тоже имеет возможность пролить свою кровь за великое дело народа?

Линь Бяо сурово свел брови и посмотрел в глаза Сань Тин:

— Подвиг патриота велик, даже если он совсем незаметен. Не думайте, Сань Тин, что работа разведчика заметнее работы прачки.

— Товарищ генерал Линь Бяо, прошу вас поверить: сердце мое наполнено желанием служить народу на любом посту. Но если, как прекрасно сказал товарищ генерал Пын, я смогу пролить в этой войне хоть капельку своей крови, я приду к победе во столько раз счастливей, сколько крыш на самой большой пагоде в Пекине. В моем уме нет мечты обрести известность. Пусть я останусь таким же маленьким и незаметным человеком, как прачка, но пусть кровь моя сольется с потоком крови моего народа.

— Хорошо, — ответил Линь Бяо, — если генерал Пын полагает, что настало время вам стать бойцом секретной войны, которую ведут наши братья во вражеском тылу, я отпущу вас к генералу Пын, в его армию. Потому что мне было бы очень грустно думать, что в вашей смерти повинен я, если до моих ушей дойдет когда–нибудь весть о том, что война потребовала и вашей жизни.

Сань Тин не смела поднять глаз на Пын Дэ–хуая. Она обмерла от восторга, когда он сказал:

— Хорошо! Пусть Сань Тин станет моим солдатом. Я уверен, дорогой мой друг Линь, что горе никогда не коснется вас в связи с ее именем. Если случится то, что может случиться с каждым воином, то слава подвига, совершенного Сань Тин, озарит вас светом такой радости, которая не оставит места для тени печали.

Сань Тин молча поклонилась обоим генералам и вышла, не поднимая головы, чтобы они не увидели слез радости, навернувшихся на ее глаза.

Вслед ей послышались слова Пын Дэ–хуая:

— Я уезжаю через полчаса… Будьте готовы.

С тех пор прошло всего несколько месяцев, и, окончив школу разведчиков, Сань Тин выполняет уже третье самостоятельное поручение. Она должна проникнуть в район осажденной войсками НОА Тайюани и передать партизанам, скрывающимся в подземельях близ Тайюани, приказ: помочь секретному агенту, присланному Пын Дэ–хуаем, предотвратить бактериологическую диверсию, подготовляемую американо–гоминдановскими разбойниками. На этот раз Сань Тин — всего лишь связная, но она знает огромное значение связи в такого рода делах. Разумеется, не произойди какой–то заминки с приемом радиограмм у партизан, Сань Тин, быть может, и не пришлось бы выполнять роль почтового голубя. Но в том–то и дело: отправив передачу, радиостанция Пын Дэ–хуая не получила квитанции от партизан. Так и осталось неизвестным, дошел ли приказ. Вот Сань Тин и приходилось обеспечить его доставку во что бы то ни стало. Этим, однако, не исчерпывалось ее задание. Выполнив задачу по связи, она должна была прийти на помощь секретному агенту Пын Дэ–хуая, посланному для ликвидации диверсии. Нужно было обеспечить ему отступление из миссии, когда задание будет выполнено. По словам генерала, лично инструктировавшего Сань Тин при отправлении, независимо от того, что именно этот агент представлял большую ценность для НОА, всякий разведчик, совершающий опасный подвиг для народа, имеет право знать, что его тыл обеспечен.

Ноги Сань Тин подкашивались, но она шла. Когда ее отяжелевшие веки опускались, перед нею возникал образ Пын Дэ–хуая, каким она видела его в последний раз, когда он давал ей инструкцию. И тогда веки Сань Тин сами поднимались, глаза смотрели вперед, и ноги начинали двигаться быстрее.

Она заставляла их двигаться через силу потому, что ноша, возложенная на ее плечи Пын Дэ–хуаем, была большой и очень важной ношей. Такую огромную тяжесть она несла впервые в жизни. Сегодняшняя ночь казалась ей чем–то вроде самого ответственного экзамена в очень трудной школе. Идя к цели, Сань Тин не переставала думать о том, что говорил ей на прощанье генерал Пын Дэ–хуай:

— Древняя китайская мудрость справедливо говорит: "Защищаются друг от друга несколько лет, а победу решают в один день. В этих условиях не знать положения противника — верх негуманности. Тот, кто его не знает, не полководец для людей, не хозяин победы". Нет ничего, Сань Тин, что следовало бы пожалеть для получения сведений о враге. "Знание наперед нельзя получить от богов и демонов. Знание положения противника можно получить только от людей", — кажется, так сказал древний мудрец Сунь Цзы. Он сказал очень правильно, имея в виду необходимость посылать в стан врага лазутчиков. И он же сказал: "Не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь ничего узнать у людей в тылу врага". Это тоже правильные слова, хотя они были сказаны тогда, когда в Китае не было ни гуманности, ни справедливости. Мы гуманны и справедливы уже по одному тому, что гуманна цель нашей борьбы и борьба справедлива. Вы всегда должны помнить это, Сань Тин, это даст вам силы и мужество для борьбы в самых тяжких условиях, встречающихся на пути разведчика…

Сань Тин думала теперь об этом, и ей казалось, что рядом с нею идет генерал Пын Дэ–хуай, — так хорошо она слышала его голос в тишине ночи.

А ночь была теплая и безлунная. Плотный полог низко бегущих облаков укрывал землю от света месяца. Сань Тин скорее угадывала, чем видела глазами дорогу. Временами не было слышно ничего, кроме звука собственных шагов да мягкого шуршания ветра в траве. Изредка, но всякий раз пугая неожиданностью, поперек дороги мелькала тень зверька. Где–то, ни с того ни с сего, вскрикивала не ко времени проснувшаяся птица. И снова все было тихо вокруг. Черно и тихо.

Сань Тин все шла. Когда ветер тянул с запада, к теплому аромату полей примешивалась струя свежего воздуха с Хуанхэ. По расчетам Сань Тин, было уже недалеко до Сюйгоу. Там предстояло самое трудное: переправа через Фыньхэ. Гоминдановский патруль у парома, кроме денег, наверно, потребует и документы. Хотя товарищи, отправлявшие Сань Тин, и уверяли, что ее пропуск не уступает настоящему, но острое ощущение опасности заставляло ее непрестанно возвращаться мыслью к предстоящей процедуре контроля.

Так добралась она до перекрестка дорог.

Нужная Сань Тин дорога — та, что шла в обход Сюйгоу, — лежала вдоль глубокой балки, поросшей по краю густым кустарником. Несколько старых акаций высились тут, ласково шелестя листвой. На этот раз у девушки нехватило сил пройти мимо, не позволив себе хотя бы короткого отдыха. Ей казалось, что если не дать ногам передышки, они не донесут ее до цели.