Ноги молодого человека, в конце концов, коснулись пола, подняв облако пыли. Подождав, пока та уляжется, поэт напряженно огляделся по сторонам.

Пожар и впрямь мало что пощадил из убранства помещения, но созерцание и того, что осталось, вызывало сильные сомнения: а часовня ли сие вообще? Уж больно непривычным для православного церковного сооружения было отсутствие росписей, икон (впрочем, они могли и сгореть), алтаря и распятий.

Хотя нет, некое подобие алтаря имелось, но напоминало скорее языческий жертвенник, чем предмет христианского ритуала.

По обе его стороны располагались два полуобгоревших столба. Величиной в человеческий рост и причудливой формы. Словно статуя человека с головой, но без рук и ног. Да и голова какая-то странная – гладкая, безволосая и безликая.

Иван прищурился и посмотрел по-особому.

Эка докука! Кто ж посмел, кто умудрился сотворить подобное в доме молитвы?!

Водрузить подобия мужского естества и поклоняться им. Или деревянные фаллосы не для того предназначались, а для неких более таинственных нужд?

Все может быть. Вон ведь у некоторых восточных народов, хотя б у индусов, до сих пор в храмах сберегаются сии непристойные образы. А прежде они были куда как чтимы. И халдеями, и финикийцами, и вавилонянами, и в земле египетской. Да и в просвещенной Элладе тож.

Однако то восточные и дикие народы. А чтобы тут, в сердце России? И к тому же в часовне, построенной для пусть и бывшего, но патриарха православного! Невероятно!! Нет, не зря Господь испепелил премерзкий сей вертеп! Чай, до краев исполнилась чаша терпения Его. Надобно ж осмотреть и все остальное. Сплюнув в сторону каждого из столбов, Иван подошел к алтарю. Тот был сделан из камней. Сначала подумалось, что жертвенная плита сломана. Но, присмотревшись, парень понял, что так задумывалось изначально. Алтарь по форме напоминал букву «мыслете». А еще… женское лоно. Ну да, понятное дело. Ежели фаллосы имеются, то как же тут без противоположного естества обойтись?

Свет факела выхватил какую-то надпись, начертанную на лицевой части алтаря. Господин копиист смахнул с нее пыль.

Греческий. Надо же.

«Bombo».

Припомнилось, что именно так греки именовали богиню Гекату – покровительницу охоты, пастушества, разведения лошадей, общественных занятий людей (суда, народных собраний, войн), охранительницу детей и юношества. Она же считалась Темной богиней мрака, ночных видений и чародейства. Геката наводила ужас, бродя в темноте в местах погребений и появляясь на перекрестках с пылающим факелом в руках и змеями в волосах. С ее именем связывались некоторые непристойные колдовские ритуалы, среди которых значился и обычай жриц Земной и Небесной матери приносить на Гекатин алтарь мужское естество.

Присутствие здесь фаллических символов становилось понятным.

Но по-прежнему невозможно было объяснить само наличие этого жертвенника вблизи православной обители.

Да, сей Карфаген и впрямь долженствовало разрушить!

Под ногами что-то хрустнуло. Иван пошарил там своим прутом и наткнулся на кучку костей. Приглядевшись, узнал и отшатнулся.

Кости были змеиными.

И таковых, как вскорости Барков убедился, в «часовне» было в великом множестве.

Снова змеи! Как в В-де. Что ж это такое делается, люди добрые?

А ведь неизменными атрибутами Гекаты были именно змеи, а также бич и факел. И еще… собаки. Богиню повсюду сопровождала свора диких псов. Геката любила охотиться, и охота ее – это ночная ловля среди мертвецов, могил и призраков преисподней. Собак, как правило, ей приносили и в жертву.

Сам не зная почему, повинуясь некоему внутреннему порыву, поэт вытащил из мешка флягу со святой водой и принялся брызгать ею налево и направо. Ему казалось, что там, куда падала капля чудодейственной влаги, раздавалось злобное шипение, впрочем, мгновенно и обрывавшееся.

Так, передвигаясь посолонь, он наткнулся на большой кованый сундук с откинутой крышкой. Не тот ли это, в коем хранилась тайная вивлиофика опального святителя?

Быстренько сунул нос внутрь и разочарованно скривился. Огонь сожрал все внутренности короба, превратив все в слежавшийся от времени и почти окаменевший пепел. Поковыряв в нем прутом, Иван раскопал-таки два или три клочка пергамента, на которых едва можно было различить славянские письмена и фрагменты каких-то геометрических фигур. Не «рафлевые» ли чертежи? Теперь уже не разберешь.

Больше ничего любопытного обнаружить не удалось.

А чего он ждал, пытаясь унять разочарование, утешал сам себя Ваня. Думал, что в целости и сохранности найдет Никоновы богатства? Приоткрыл завесу над старой тайной – и то дело. Понятно же, что патриарх втихомолку занимался здесь волхвованием. За что и поплатился, едва не лишившись жизни.

Надо бы выбираться.

Подпрыгнув, молодой человек ухватился за веревку и стал подниматься вверх.

И тут что-то тяжелое ударило ему в лицо.

От неожиданности поэт разжал руки и грохнулся наземь, пребольно ушибив мягкое место. Отплевываясь от пыли, поднялся на ноги и выхватил пистолет.

– Кто здесь?! – крикнул дрожащим голосом.

В ответ раздалось зловещее бурчание и новый шлепок по лицу. На этот раз щеку расцарапало чем-то острым. Добро что вовремя отвернулся, а то остаться бы ему без глаза.

Уже не раздумывая, выстрелил в шарахнувшуюся под кровлю тень из пистолета. Тою, серебряной пулей. И не промахнулся.

– Гу-гу!

Прямо на голову, сбив треуголку, рухнуло нечто.

С отвращением отмахнулся и глянул, кого же это подстрелил.

На алтаре, обливая его кровью, трепыхался в агонии здоровенный филин.

Чтоб тебе пусто было, ночное пугало! Какого рожна ты выбрался из своего леса? Угукал бы там, пугая одиноких путников да охотясь за мышами.

Но, гм…

То ли ему показалось, то ли и впрямь вокруг светлее стало? Будто не от одного сиротливого факела лился свет, а сразу от нескольких.

И не побелели ль чуток прежде закопченные дочерна столбы-фаллосы?

Неужто все из-за того, что алтарь оросила жертвенная кровь? Так что ж, не до конца развеялись древние чары?

Нет, поскорее прочь из этого дьявольского места.

Выбравшись наружу, Иван постарался привести кровлю в прежний вид. Еле хватило сил заделать дыру и забросать все землей. Дрожали руки и подкашивались ноги.

Для верности он вылил остатки святой воды на столбец, некогда венчавший сгинувший вертеп.

Уже сидя верхом на своем флегматичном коньке, заставил того потоптаться по раскопу, приминая грунт.

Пора было возвращаться.

Marlbrough s'en va-t-en guerre,

Ne sait quand reviendra.