Отмеченные несообразности – не просто ошибки, а последовательное применение демографической методики там, где она неприменима принципиально. Демограф подсчитывает сходные категории людей: по полу, по возрастным группам, по роду занятий и т.д. Для него единица отсчета – человек, а для этнолога, применяющего системный подход, единица – характеристика связи, а объект – система связей. Разница точно такая, как между мерами длины – метрами и температуры – градусами. Основное для демографа – отыскание одинаковых людей для зачисления их в тот или иной разряд, подлежащий подсчету. Основное для этнолога – установление динамических связей между разными людьми. Простейшая система – семья состоит из мужчины и женщины и держится на их несходстве. Усложненная система – этнос или суперэтнос также держится не на сходстве входящих в него людей, но на устойчивости характера и направления закономерного, поддающегося моделированию изменения связей. В этом смысле этногенез – исторический процесс, но так же исторична любая эволюция.

Следует отметить, что наш «биологизм» – это учет бесспорных явлений: стереотипа поведения и адаптации в ландшафтных условиях. В.И. Козлов вводит в число факторов этногенеза расовую метисацию, наивно полагая, что гибриды могут стать без дополнительных факторов новым устойчивым типом. Но, согласно законам Г. Менделя, в третьем и дальнейших поколениях произойдет расщепление генотипов и возникнет широкий спектр изменений, отнюдь не соответствующий единой расе [171, стр. 125].

Исходя из системного подхода, следует считать наличие двух расовых компонентов в составе одного этноса нормальным и даже обязательным явлением, так как разнообразие элементов при постоянстве связей только укрепляет систему этнической целостности. К этногенезу расовая гибридизация отношения не имеет. Зато этническое смешение путем экзогамии, привнося новый стереотип поведения, дает ощутимые последствия [101], а эндогамия стабилизирует этнос [38, стр. 84 – 91].

Итак, принять концепцию В.И. Козлова можно лишь путем отказа от бесспорных достижений не только этнографии, но и всех пограничных с ней наук.

При так называемом «этно-демографическом» аспекте не только систематика недостижима, но и классификация по выбранному признаку обессмысливается. Так, последовательное применение принципа лингвистического деления народов по группам дало повод С. Бруку отнести евреев к индоевропейцам, так как большинство их ныне говорит на индоевропейских языках [161, стр. 270 и 276, прим. 4]. Однако на этом же основании сюда следовало причислить американских негров, говорящих по-английски, французски, испански, португальски, и ирокезов штата Нью-Йорк, знающих английский язык с детства. Ученый обязан быть последовательным, даже если постулат приводит к абсурду, но тогда он имеет право сменить постулат. Именно это предпринято нами.

Мнения В.И. Козлова, которые он сам назвал «установленными и общепринятыми», не выдержали проверки фактами. Большой недостаток его концепции в том, что, говоря об «историзме» (странное словечко, что бы оно могло значить?), он искажает исторические факты, сам того не замечая. Например, он пишет: «Этническое самосознание в раннеклассовых обществах (имеется в виду XVI – XVII вв.) было, как правило, неотчетливым... Возникавшие идеи общности людей, говорящих на одном языке, обычно тонули в религиозных распрях... Французы-католики истребляли французов-протестантов, вынуждая тех искать помощи у протестантов Англии; в то же время немцы-католики, теснимые немцами-протестантами, заключали союзы с католиками Франции...» [152, стр. 62 – 63]. Все неверно! В XVI в. гугеноты держали в своих руках две трети французского королевства и опирались на немецкие, а не на английские войска. Большая часть французов были «политиками», противниками Гизов и Лиги. Они-то и посадили на престол вождя гугенотов Генриха IV Бурбона. Английские и немецкие католики ориентировались на Испанию, с которой Франция вела войну. Поддержку гугенотам Лярошели организовали враги кальвинистов герцог Букингем и король Карл I.

Весь указанный период католическая Франция поддерживала в Тридцатилетней войне протестантскую унию, а не католическую Австрию. Мотив такой политической платформы был четко сформулирован Генрихом IV: «Я ничего не имею против того, чтобы там, где говорят по-испански, правил испанский король, а там, где по-немецки, – австрийский император. Но там, где говорят по-французски, править должен я».

Назвать это этническое самосознание «неотчетливым» можно только при недостаточном знании общедоступных учебников истории. На самом деле в XVI – XVII вв. Европа переживала период этнической интеграции. Много мелких этносов вошли в состав нескольких крупных, иногда растворившись в них целиком, а иногда сохранив память о своем прошлом. Примерами первого варианта служат провансальцы, ставшие французами, а второго – шотландцы и уэльсцы в Англии и бретонцы во Франции; по отношению к новым этническим целостностям они стали субэтносами, т.е. звеньями подсистем.

И наконец, неужели В.И. Козлов всерьез считает, что безграмотные гасконские бароны, полудикие севеннские горцы, удалые корсары Лярошели или ремесленники предместий Парижа и Анжера в самом деле разбирались в тонкостях трактовки Предопределения или Пресуществления? Если же они отдавали свою жизнь за мессу или Библию, то, значит, то и другое оказалось символом их самоутверждения и противопоставления друг другу, а тем самым индикатором глубинных противоречий. Эти противоречия не были классовыми, так как на обеих сторонах сражались дворяне, крестьяне и буржуазия. Но католики и гугеноты действительно разнились по стереотипу поведения, а это, как мы условились вначале, основной принцип этнической обособленности, для которой было достаточно оснований [102].

Ну а если бы гугеноты отстояли для себя кусок территории и создали там самостоятельное государство, как, скажем, швейцарцы? Вероятно, их следовало бы рассматривать как особый этнос, возникший вследствие изменений исторической судьбы, потому что у них был бы особый быт, культура, психический склад и, может быть, язык, ибо вряд ли они стали бы объясняться на париго, а скорее выбрали бы один из местных диалектов. Это был бы процесс, аналогичный отделению американцев от англичан, и с позиции В.И. Козлова не ясно, что причина такого этногенеза – банальная дивергенция.

Мы уделили столь много внимания разбору концепции, состоящей из непримиримых противоречий и базирующейся на неверно изложенных, а подчас вымышленных фактах, только для того, чтобы оправдать свое стремление к поискам плодотворных решений этнологических проблем. Если бы все решалось просто, то не было бы нужды в анализе отдельных коллизий между «человеком» и ландшафтами Земли, не стоял бы вопрос о появлении новых этносов, которые, как мы видели [89,99], возникают большими скоплениями, составляя суперэтносы, и не возник бы вопрос о критерии этнической принадлежности и о разных последствиях при этнической (отнюдь не расовой) гибридизации. Решения этих вопросов на почве фактов пришлось искать не только в истории народов, но и в закономерностях биосферы, поскольку в нее входят и будут входить все люди. А биосфера, в свою очередь, связана с физико-химическими процессами нашей планеты, и энергия живого вещества, преломленная через человеческий организм как эффект пассионарности, формирует те неуправляемые человеком процессы, которые называются этногенезом.