Кофейники были пусты, в одной из сахарниц лежал окаменевший сахар.

– Теперь в тумбе! – последовала новая команда.

В тумбе лежали старые журналы и книги. Похоже, сюда давно никто не заглядывал. Жорик засунул вглубь руку и вытащил плоский сверток в черном полиэтилене.

– Есть!

Увы. Это был всего-навсего толстый конверт с большими черно-белыми фотографиями. Видимо, с похорон Полины Карловны. Заплаканная Диана с застывшим лицом; Венката, обнимающий ее за плечи; незнакомые Монаху люди – без особой скорби на лицах, необычно одетые – шляпы, вуали, шубы до пят. Часть черного обелиска с золотыми буквами: …нис Руд… Видимо, Денис Рудник. Марина отсутствует, чем объясняется ее неведение – она не видела его памятника и не знала о его смерти.

Цветы, живые и искусственные, венки, черные с золотом ленты. В центре – горка чего-то, каких-то мелких вещей, явно чужеродных здесь… Монах с удивлением присмотрелся. Маленькая кукла с черными волосами в пышном платье с блестками, большой бант, колокольчик светлого металла – медный или латунь. Отчетливо видна перчатка с металлической пряжкой и камешками… одна? Крошечная елочка с крошечными блестящими игрушками – видны шарики, серебряный дождик. Фигурка непонятного зверька, фарфоровая, видимо. Еще какие-то неразличимые мелкие предметы. Прощальные подарки Дианы? Монах напряг воображение, чтобы представить все это в цвете… хотя в черно-белом варианте тоже впечатляет – вид фантастический и нереальный, с отголоском языческого ритуала. Странная все-таки девушка. Летящий снег – цветы, венки, шляпы припорошены белой крупой, – делает картину еще более нереальной и какой-то потусторонней…

Оба вздрогнули, когда часы на площади стали отбивать время.

– Четыре! Монах, пора сматываться, – сказал Жорик. – Ничего здесь нет. Надо бы потрусить другие комнаты, но… сам понимаешь. Так что подъем.

– Подожди, я хочу посмотреть в спальне Дианы.

В спальне Дианы не было ничего интересного. Громадное королевское ложе под синим шелковым покрывалом; торшер с абажуром, тоже синим. Гардины – синие, в мелкие желтые лилии. Желто-синяя циновка на полу у кровати. Монах выдвинул ящик прикроватного столика. Пачка салфеток, носовые платки, прозрачная коробочка с розовыми пилюлями, глазные капли, заколка для волос…

Напоследок Монах сунулся в кухню, пошарил в ящиках буфета, раскрыл металлические коробочки с травяными чаями, понюхал. Задумался…

– Монах, хорош мечтать! Делаем ноги! – Жорик потянул друга за руку. – Пятый час!

Все. Финита, Монах. Хоть ты и волхв, а лажанулся конкретно.

…Жорик втащил Монаха в лифт; потом вытащил из лифта. Поддерживая, впихнул в прихожую, почти на руках доставил и гостиную и опустил на диван. Монах упал со стоном облегчения. Жорик устроил сломанную ногу друга на подушке, подсунул еще одну подушку под раненую руку и третью под голову; пригладил растрепанную гриву. Уселся рядом.

За окном меж тем уже разливалось прекрасное ранее утро, обещая новый прекрасный день. Через открытую дверь балкона лился прохладный сладкий воздух.

– Кофе будешь? – спросил Жорик, отдышавшись. Несмотря на страшную усталость, он испытывал эйфорию оттого, что их дурацкая эскапада благополучно завершилась, что их не поймали, что им удалось смыться незамеченными. Что называется, свалили вовремя. Ему страшно хотелось обсудить вылазку в деталях, вспомнить другие интересные случаи из общей биографии, начиная с детства, а также принять рюмашку для релаксации. Монах, наоборот, был недоволен, разочарован, и болтать ему не хотелось.

– Давай, – сказал он скупо, не открывая глаз. – И водки.

Когда Жорик, спустя полчаса, появился в гостиной с подносом, и по квартире поплыл божественный запах кофе, Монах уже крепко спал. На груди его веером расположились черно-белые фотографии, поверх – большая лупа в медной оправе. Еще две фотки лежали на полу…

Жорик крякнул. Подумал и поставил поднос на тумбочку. Подтянул стул; плеснул в кофе изрядно из бутылки и сыпанул сахару. Собрал фотографии и, поглядывая на Монаха, стал пить кофе. Отхлебывал и рассматривал. Черно-белая резкая графика, черные памятники, черные столбы кипарисов, мрачный серый день, хмурые лица. Отлично передан пасмурный и беспросветный настрой. Понятно, почему Диана засунула фотки подальше с глаз долой, это же невозможно без слез! Едва стоит на ногах, несчастная, вся в черном, с опущенными глазами; а йог, этот… как его… Венката, наоборот, смотрит орлом: брови нахмурены, губы сжаты, рука по-хозяйски лежит на плечах Дианы. …Анжелка сказала, глазки накрашены и маникюр. Не мужик! А туда же. И серьга! Жорик присмотрелся. Точно, серьга. Друг и духовный наставник… тьфу! Жорик сплюнул. Венката ему не нравился. Жорик был далек от всякой чертовщины, не верил в ясновидение – наукой не доказано, значит, нету, но допускал, что Монах обладает неким даром… что-то все-таки есть, ладно, пускай, мы еще не все знаем. Но то Олег Монахов, Монах, а то какой-то фальшивый йог! Две большие разницы. Самозванец, блин! Серийный убийца! А с другой стороны, у Монаха ума палата, айкью зашкаливает. Интеллект и интуиция – то же ясновидение, к бабке не ходи. В это Жорик готов был поверить. Интеллект и интуиция! И наука не возражает. Хотя с Монахом никогда не знаешь…

Он посмотрел на спящего Монаха – разбудить разве, пусть расслабится? Долил в кофе водки. Эх, хорошо! Монах всхрапнул, и Жорик с сожалением от своей идеи отказался – устал, бедняга, пусть оклемается, – и снова потянулся за бутылкой…

Когда спустя еще час прибежала Анжелика с сумками, оба спали младенческим сном, правда, сильно храпели.

– Жорик! – Анжелика потрясла плечо мужа; Жорик прикрылся локтем. – Как он?

– Анжелка! – Жорик уставился на жену, помял лицо в ладонях. – Ночка та еще была! – вырвалось у него.

– Что случилось?

– А… это… – опомнился Жорик. – Всю ночь снилась какая-то хрень!

– Мне тоже, – пожаловалась Анжелика. – Вся на нервах. Буди Олежку, будем завтракать.

С ноги Монаха сняли гипс! Ура! Сняли! Гипс! С этой чертовой ноги!

Монах смотрел на свою бледную слегка облезшую ногу – местами кожа на ней шелушилась, видимо, от недостатка свежего воздуха, и она казалась ему маленькой и жалкой. Причем сильно чесалась.

– Щадящий режим, костыли, не бегать и не прыгать, – сказал врач. – Желательна диета и продукты, содержащие кальций. Молоко, сыр, овощи. Свежий воздух и положительные эмоции. Берегите себя!

Жорик привез Монаха домой и улетел, пообещав заглянуть вечерком, отметить событие. Монах, осторожно ступая на освобожденную ногу, походил по квартире, прислушиваясь к ощущениям. Ему пришло в голову, что нога у него теперь новая, почти чужая, неизвестно, как поведет себя, а потому надо бы с ней поосторожнее.

Он сварил кофе; посидел с чашкой на балконе; «полистал» Интернет. Набрал майора Мельника, но тот был недоступен – не иначе, в засаде. Попытался «достать» Марину, но и она была недоступна. Шифруется, как говорит Жорик. Надо бы сообщить им, что все, отбой, можно возвращаться. Смотаться разве в Зареченск? Освободить девчонок? А то ведь мучаются…