Впрочем, тогда ей предложили воспользоваться комфортабельными порталами, ведущими в иные миры. Порталы эти устроили европейские маги, ценившие уют и удобство превыше всего. А в России почему-то так принято, чтобы все, за что ни схватишься, было мучительным для человека. Конечно, страдания духовно возвышают… И каждому приятно возвысить окружающих, отравляя им существование и поднимая при этом на небывалую духовную высоту…

Маргарита сжала зубы и побрела вперед. Ощущения были невероятными – казалось, что в тело впиваются чьи-то когти, что языки пламени лижут ступни ног, что приходится продираться сквозь густой колючий ельник и колени каменеют и перестают слушаться свою хозяйку. Но она упорно двигалась вперед.

Вероятно, это какая-то специальная проверка на никчемность. И стоит только дать слабину, как все магическое сообщество в один голос заговорит, что наследница рода Горынских ничего собой не представляет и все ее подвиги мнимые; дескать, возгордясь, она потеряла голову и пыталась совершать чудеса, не доступные ей ни по жизненному опыту, ни по врожденным способностям. Нет уж, такой радости Маргарита никому не доставит. Она напряжет все силы, соберет всю волю, но перейдет этот чертов мост. Нечего себя беречь, человек становится только крепче, выдержав настоящее испытание. В конце концов, Маргоше тоже не привыкать к трудностям, ведь она родилась и выросла в России.

Как ни странно, после этого решения идти стало легче, боль с каждым шагом становилась все слабее, и Маргарита с радостью заметила, что уже почти перешла мост, а густой туман вокруг рассеивается.

– Умница, – похвалила ее тетушка. – Мне сразу следовало сообразить, что ты – деловая женщина, у которой амбиции стоят на первом месте. Ты выдержала ниспосланное тебе испытание.

За спиной Маргоши раздался цокот копыт, и из тумана, клубившегося на противоположном берегу, выглянули лошадиные морды в упряжи.

Карета остановилась рядом с дамами, предупредительный лакей, спрыгнув с запяток, распахнул перед ними дверцу, и поездка продолжилась.

Беседуя с тетушкой, Маргарита не сразу заметила, как изменилось все вокруг. Это был, без всякого сомнения, Санкт-Петербург, но какой-то другой.

Дома казались более ухоженными, а вывески и уличные фонари – старомодными. У круглого здания старого цирка были развешаны афиши с ятями и фитами. Людей на улицах по ночному времени почти не было, но на углу, как монумент, застыл городовой в белом мундире и фуражке с красным околышем, а карету княжны обогнали две извозчичьи пролетки.

Казалось, что Маргоша с тетушкой проникли на съемки фильма по рассказам Чехова или Куприна, и даже сами играют в нем какую-то роль. Эпизодическую, скорее всего. Вот сейчас раздастся голос режиссера: «Стоп, снято! Массовка свободна», и придется сдать костюмеру аристократические наряды и поехать домой. Впрочем, тетушка вела себя так, словно ничего особенного вокруг не наблюдалось, и вообще, другого и ждать было нечего.

– Тетушка, мы вернулись в прошлое? – прямо спросила ее Маргарита.

– Вернуться назад на целый век очень трудно, дорогая моя. Да нам с тобой это и не нужно. Мы просто в том городе, которого уже нет. Я все время учу тебя воспринимать явившиеся из небытия сущности как нечто естественное и все никак не могу преуспеть в этом занятии. Ну считай это явление некоей сублимацией мечты. Согласись, то, чего нет, порой кажется намного реальнее того, что есть.

Маргарита никогда не была сильна в философии, но с последним утверждением тетушки трудно было не согласиться.

Правда, когда принимаешь то, чего нет, на веру, потом долго приходится залечивать сердечные раны. Но эти воспоминания пришли как-то некстати.

Маргарита припала к окну кареты – не каждый день можно во всех деталях рассматривать то, чего нет… Город выглядел красивым, ухоженным, он походил на тот Петербург, который знала Маргарита, но… это было призрачное видение. Казалось, что городской пейзаж слегка трепещет от ветерка, словно декорации, нарисованные на шелковых полотнах.

У парадного подъезда Зимнего дворца визитеров встречали лакеи в ливреях с императорским гербом. Это был совсем не тот всем знакомый вход в Эрмитаж с музейными кассами и гардеробом, а именно – двери в царский дворец. Но, взглянув в глаза провожавшего ее лакея, Маргарита вздрогнула от страха.

Раньше выражение «живые глаза» казалось ей всего лишь обычным фразеологическим оборотом, но теперь она поняла, как это прекрасно – говорить с человеком, у которого живые глаза… Глаза лакея были мертвые и пустые – без всякого выражения и даже без зрачков. Они блестели отраженным светом, как два маленьких зеркала, и этот блеск казался жутким.

Впрочем, когда их с тетушкой ввели в зал, помпезно объявив: «Княжна Елизавета Оболенская с внучатой племянницей», Маргарита увидела там множество людей и очень мало «живых глаз». Генералы в эполетах, почтенного вида старцы, элегантные дамы и юные девицы, молодые офицеры, чиновники в вицмундирах… И у всех пустые глаза, отражающие лишь свет парадных хрустальных люстр императорского дворца.

Вокруг были призраки! Какой ужас! Куда завела ее тетушка?

– Государь! Государь! – прошелестели голоса в толпе, и тут же по залу прокатился громкий голос церемониймейстера:

– Его Императорское Величество Николай Александрович!

Все головы склонились в низком поклоне. Маргарита в какой-то момент оказалась единственной дамой, не склонившейся перед появившейся в зале фигурой невысокого мужчины со знакомой по старым фотографиям бородкой. Опомнившись, она постаралась сделать такой же поклон, как окружавшие ее дамы, – в таких обстоятельствах лучше не обращать на себя особого внимания.

Государь обходил присутствующих, обмениваясь с каждым несколькими фразами, принимая прошения, которые тут же переходили в руки следовавших за ним лакеев. Может статься, это были вовсе и не лакеи, а какие-нибудь чиновники министерства двора (Маргарита была не слишком сильна в придворной иерархии, чтобы разобраться в таких тонкостях).

Император улыбался посетителям какой-то скромной, даже застенчивой улыбкой и казался невероятно обаятельным для человека, которого жестоко казнили без малого девяносто лет назад.

Маргарита в какой-то миг поймала взгляд императора и вздохнула с облегчением – глаза Николая Александровича были «живые», умные, ласково смотревшие на собеседников, большинство из которых, вероятно, являлись зависимыми от него людьми. Ей вдруг пришли на память прочитанные недавно мемуары Николая Вороновича, офицера, который некогда, находясь на придворной службе, регулярно встречался с государем. «Недаром все любившие и ненавидевшие Николая II соглашались с тем, что он своим обхождением и приветливостью очаровывал каждого, кто впервые с ним встречался, – писал Воронович. – И чем чаще я встречался с государем во время придворной службы, будучи камер-пажом императрицы, а затем в офицерском собрании, на смотрах и дворцовых приемах, когда был гвардейским офицером, тем больше он очаровывал меня и как-то невольно привлекал к себе. И привлекал он меня не как император, всемогущество которого очень скоро перестало мне импонировать, а как внушавший непреодолимую симпатию человек».