Смотрю только в огонь. Даже монахи и булочницы, кажется, осуждают меня. Жар румянца предательски опаляет щеки. Мне стыдно? Я стыжусь, что выгляжу столь плохой в их глазах?

Да сгиньте вы во Тьме со своим мнением!

* * *

Его Величество прибыл, когда плоские, похожие на лепешки, поминальные хлеба уже вынимали из печей, накрывали белыми полотенцами. На шумные приветствия невест ответил коротко, отстраненно. Он был непривычно мрачен и, пожалуй, печален. Снежная белизна одежд странно контрастировала с ледяной темнотой глаз, со смуглым, все еще в шрамах, лицом. Сизоволосая дурочка-водяная выбрала самый неподходящий момент для жалобы:

– Ваше Императорское Величество, л’лэа… госпожа Верана ведет себя возмутительно дерзко, отказывается выполнять ваш приказ!

Долго смотрел на нее. Сказал, почти не размыкая губ:

– Я вас разве судьей назначил? Здесь только я могу судить. Не оскверняйте день скорби мелочными дрязгами, девы. Я буду оскорблен.

* * *

Это был день музыки и смертельной усталости. Пели монахи. Возносили огненную и поминальную молитвы Богине жрецы. Нашей Богине молятся без слов. Душою или музыкой. Военный оркестр играл марш, когда солдаты шли торжественным парадом. Одетые в траур уличные музыканты воспевали былые подвиги, мудрость и величие усопшего.

Мы выстаивали один молебен за другим. Раздавали хлеб и зерновую похлебку нищим. Принимали вместе с императором военный парад и послов иностранных государств, пришедших выразить скорбь. Я думала только о том, чтобы не упасть. Промозглый осенний ветер поддерживал меня за талию, дышал в лицо отрезвляющим холодом. Иди следом за белыми платьями и не думай о том, когда это все закончится.

За весь день ни разу не удалось даже присесть, не говоря уже о том, чтобы склевать хоть полбулки. Раздавая хлеб, я завидовала нищим, которые ели прямо у меня на глазах! И вечер не сулил отдыха. Мне предстояло прислуживать императору за столом во время поминального ужина! Так сказала л’лэарди Варагад.

Столовая дворца – небольшое темное помещение. Горит всего несколько канделябров. Два стола уже накрыты белой скатертью. Тот, что повыше, вероятно, для Его Величества, принцев и принцесс, невысокий – для невест и кого-то еще. Узкие стрельчатые окна императорской столовой обращены к городу. Столица пылает. Свечи в каждом окне, гирлянды фонарей, зажженные очаги. Хорошо людям, которые там, за окнами, – они могут отдохнуть после долгого сложного дня. Согреться под одеялом, вытянуть уставшие ножки.

Хотя самые суеверные не уснут этой ночью. Будут следить, только бы не догорели свечи, только бы не погас камин. Вся эта торжественная иллюминация – не столько из почтения к покойному, сколько из страха. Люди верят, что беспокойная душа повелителя в тринадцатый день бродит по миру, заглядывает в окна, желая утащить на тот свет как можно больше подданных. Чья свеча погаснет ночью, тот скоро умрет. Если свеча какого-то члена семьи догорает, нужно как можно быстрее зажечь новую, и непременно от огня догорающей. Огонь – оберег, защищающий даже от Огненного Владыки.

Ну вот, дверь отворяется. Отрываюсь от окна. Император садится во главе стола. Камердинер-водяной с поклоном подает ему таз для мытья рук, полотенце, расстилает на коленях салфетку. Невестам тоже прислуживают мужчины, но уже человеческой расы. Я единственная девушка. И, кстати, понятия не имею, что мне делать. Встаю за спинами невест, сцепив руки и стараясь не слишком мешать деловитым лакеям.

Поднимается император. Говорит что-то о мудрости и доброте своего отца, о благодарности. Я не вслушиваюсь.

– Л’лэарди Верана, – говорит мне на ухо его камердинер-водяной, подкравшись неслышно, – Его Величество желает, чтобы и вы разделили с ним чашу памяти. – И протягивает мне кубок с вином.

Надо же. Вероятно, я должна расценить это как большую милость? Минуту, пригубив вино, все стоят неподвижно и молчат. Потом император садится, следом опускаются на свои места остальные. Лакеи несут на подносах блюда. Не слышно ни звука, кроме позвякивания столовых приборов, никто не ведет застольных бесед.

Все блюда постные, простые. Хлеб, похлебка. Отличная еда, на мой голодный взгляд. Съедобные запахи издевательски щекочут ноздри. Увы-увы, печаль о покойном занимает меня куда меньше, чем урчащий живот. Стараюсь стоять подальше от невест, громче хлопать башмаками по полу, только бы заглушить позорный звук.

При перемене блюд догадалась выхватить у слуги поднос:

– Я донесу!

Пока шла по залу, ужасно боялась уронить что-нибудь из посуды. Большим счастьем было оказаться за дверью, вне взглядов придворных. Кухня располагалась прямо под столовой. На меня воззрились крайне недоуменно.

– Куда это поставить? – спрашиваю.

– Это та самая л’лэарди, – шепотом пояснил кто-то из слуг. – Та, которая прислуживает.

И меня тут же нагрузили новым подносом! Только с горшочками, уже доверху полными! Каким ужасом был наполнен мой переход по лестнице и особенно по столовой! Каждую секунду я была уверена, что уроню, что вот-вот раздастся ужасный грохот.

Поставить на стол – отдельная трудная задача. Как же его над головами невест аккуратно пронести, чтобы не расплескать ни капли? А потом – как их расставить на столе, эти горшочки? К счастью, какой-то бойкий слуга расставил за меня, выхватил опустевший поднос, унес.

– Л’лэа… Госпожа Верана, передайте мне черный соус, – потребовала вдруг сизоволосая водяная.

Пришлось обежать весь стол, прежде чем я увидела этот соус. Да, на редкость унизительную роль мне назначили. Несу к водяной, наклоняюсь, чтобы поставить на стол, внезапный удар под локоть – и все содержимое соусницы выплескивается на сидящую рядом черноволосою водяную.

Невеста визжит и вскакивает. Все взоры обращаются к нам. Соус течет по белоснежной скатерти, по бесценным старинным кружевам платья… Потеряв дар речи, смотрю на сизоволосую. Неужели можно быть настолько подлой?

– Какой кошмар! – томно произносит водяная и невозмутимо подносит к губам винный кубок.

– Л’лэарди Бараз, я видела, как вы толкнули л’лэарди Верану. Вам следовало бы извиниться, – вдруг громко и четко заявляет Кахалитэ.

Водяная поперхнулась вином.

– Пойдемте, я принесу вам салфетки, – тихо говорит нам с черноволосой один из слуг. – Не беспокойтесь. Сейчас все уберем.

Никогда больше не буду презирать людей-слуг. До чего ж у них трудная и нервная работа!

Интересно, каково это – прислуживать самому императору? Должно быть, ужасно страшно. Деву-сагану, быть может, и простят за оплошность, а вот каково простолюдину, нечаянно опрокинувшему соусницу на сагана?

– Прошу прощения. Я не нарочно, – говорю черноволосой.

Она чуть не плачет:

– Вы могли бы быть аккуратнее! Мое чудесное платье безнадежно испорчено! Как я в таком виде покажусь перед императором? Я не вернусь туда!