Руфь тихо и кротко говорила с девочками, которые то и дело подбегали к ней с вопросами, и мистер Фарквар заметил, с какой твердостью Руфь отвечала им, когда пришло время ложиться спать, а они просили позволения посидеть еще немного (отец удалился в свою контору, иначе они не посмели бы сделать этого). Мистеру Фарквару очень понравился ее четкий и недвусмысленный ответ: «Нет, вам пора. Надо держаться правил». Это звучало куда лучше, чем та уступчивость к просьбам, которая еще так недавно восхищала его в Джемайме. Он продолжал делать сравнения, а в это время Руфь старалась деликатно и с инстинктивным тактом завести такой разговор, который бы отвлек Джемайму от ее мрачных мыслей, делавших ее столь неграциозной и грубоватой.

Джемайме наконец стало совестно перед Руфью — чувство, которого она до сих пор не испытывала по отношению к кому бы то ни было. Она высоко ценила хорошее мнение Руфи и содрогалась при одной мысли о том, что подруга могла заметить ее недостатки. Джемайма попыталась вести себя более сдержанно. Однако вскоре забыла об этом и начала расспрашивать Руфь о Леонарде, улыбалась его словечкам, и только изредка прорывавшиеся непроизвольные вздохи показывали, какой несчастной она себя чувствует. В конце вечера Джемайма позволила себе даже поговорить с мистером Фаркваром, как прежде. Она расспрашивала его, возражала и спорила. Однако возвращение отца напомнило Джемайме несчастный разговор, и она снова замолчала. Но он успел заметить, что, когда она говорила с мистером Фаркваром, лицо ее было оживленным и сияло улыбкой.

Мистеру Брэдшоу не нравилась ее бледность, но тем не менее он остался доволен успешным развитием своего плана. Он не сомневался в том, что Руфь потихоньку побеседовала с ней и попросила вести себя лучше. Мистер Брэдшоу ни за что бы не догадался, как искусно, единственно только умением устранять все неприятное и веселым тоном, Руфь сумела разогнать мрачные мысли Джемаймы. Он решил завтра же подарить миссис Денбай прекрасное шелковое платье, полагая, что у нее, бедной женщины, не может быть такой вещи. Мистер Брэдшоу давно заметил, что праздничное платье Руфи сшито из темно-серой материи. Это был его любимый цвет, и потому он хотел, чтобы шелковое платье оказалось тоже темно-серым. Однако затем мистер Брэдшоу подумал, не будет ли лучше купить платье посветлее, чтобы оно отличалось от старого. По мнению мистера Брэдшоу, миссис Денбай будет приятно, если ее обнову заметят, и, вероятно, она не откажется сообщить своим знакомым об этом подарке как о доказательстве благоволения. Подумав о том, какое удовольствие это должно доставить Руфи, мистер Брэдшоу даже слегка улыбнулся.

Руфь в это время собралась идти домой. Пока Джемайма зажигала лампу, Руфь попрощалась со всеми. Мистер Брэдшоу не мог оставить ее в неведении до завтра по вопросу о том, доволен ли он исполнением своего плана.

— Доброй ночи, миссис Денбай! — сказал он. — Доброй ночи! Благодарю вас. Я много обязан вам. Весьма обязан.

Он сделал ударение на последних словах, потому что с радостью наблюдал, как мистер Фарквар предлагает свои услуги Джемайме.

Мистер Фарквар хотел проводить Руфь домой, но решил не настаивать, сразу почувствовав, что его предложение неприятно Руфи, к тому же дорога от дома Брэдшоу к дому Бенсонов была тиха и спокойна. Мистер Брэдшоу тотчас же это заметил:

— Ну зачем же вам беспокоиться о миссис Денбай, Фарквар? Если она пожелает, я велю кому-нибудь из слуг проводить ее.

Ему хотелось воспользоваться благоприятным случаем и удержать подольше мистера Фарквара сейчас, когда его дочь стала с ним так любезна.

Джемайма отправилась с Руфью наверх, чтобы помочь ей одеться.

— Милая Джемайма, — сказала Руфь, — я так рада, что к вечеру вы сделались веселее. Сегодня утром вы, право, испугали меня: вы казались совершенно больной.

— Неужели? — откликнулась Джемайма. — Ах, Руфь, я была так несчастна в последнее время! Прошу вас, придите как-нибудь пораньше, чтобы я могла поговорить с вами, — продолжала она, улыбаясь. — Вы знаете ведь, что я в некотором роде ваша воспитанница, хотя мы почти одного возраста. Вы должны пожурить меня и сделать меня лучше.

— Сделать вас лучше, моя дорогая? Едва ли я на это гожусь.

— Годитесь, вы даже сегодня вечером сделали меня лучше.

— Хорошо, если я в силах чем-нибудь помочь вам, то расскажите мне все, — просила Руфь.

— Но только не теперь, не теперь, — ответила Джемайма, — здесь я не хочу говорить. Это длинная история, да я и вообще не знаю, в состоянии ли я рассказать вам ее. Мама может каждую минуту прийти, а папа, наверное, спросит, о чем мы так долго говорили.

— Выберите сами время, милая Джемайма, — сказала Руфь, — и помните, что я всегда буду рада помочь вам чем смогу.

— Вы замечательная! — сказала Джемайма с нежностью.

— Ну что вы! — искренне ответила Руфь. Она как будто даже испугалась этих слов. — Видит Бог, вовсе нет.

— Ну что ж, никто из нас не совершенен, — сказала Джемайма. — Я это знаю. Но все-таки вы замечательная. Хорошо-хорошо, я не буду об этом говорить, если вы так огорчаетесь. Однако пойдемте вниз.

Под впечатлением, произведенным на нее Руфью, Джемайма чувствовала себя необыкновенно хорошо в последующие полчаса. Мистер Брэдшоу тоже становился все довольнее, и к концу вечера цена платья, предназначенного Руфи, поднялась на шесть пенсов за ярд.

Мистер Фарквар отправился домой через сад в таком счастливом настроении, в каком давно не находился. Он даже поймал сам себя на том, что напевает старую французскую песенку:

On revient, on revient toujours,

A ses premiers amours[14].

Но тут же одернул себя и заглушил песенку кашлем — весьма звучным, хотя и не вполне правдоподобным.

На следующее утро Джемайма сидела вместе с матерью за шитьем, вдруг она вспомнила, как подчеркнуто ее отец благодарил вчера вечером Руфь.

— Как любезен был папа с миссис Денбай, — сказала она. — И это совсем неудивительно. Но заметили ли вы, мама, как он благодарил ее за то, что она была у нас вчера вечером?

— Да, моя милая, но, я думаю, не только за это…

Тут миссис Брэдшоу остановилась: она никогда не могла решить, правильно или неправильно то, что она говорит.

— Разве не только за это? — спросила Джемайма, угадав, что мать не собирается договаривать своей фразы.

— Конечно не только за то, что миссис Денбай зашла к нам на чай, — ответила миссис Брэдшоу.

— Так за что же другое мог он ее благодарить? Что она сделала?

Любопытство Джемаймы подстегивалось нерешительностью матери.

— Не знаю, следует ли мне говорить тебе, — сказала миссис Брэдшоу.