– Справедливо ли это после всего, что он сделал? Наш сын и наследник до сих пор остается на попечении Томаса. Ты не забыл?

– Нет, конечно, это несправедливо! – бушевал Генрих. – Я немедленно прикажу забрать у него мальчишку.

– Пусть он вернется ко мне, – попросила Алиенора, но муж посмотрел на нее так, будто она сошла с ума.

– Генри уже восемь лет – слишком много, чтобы им командовали женщины, – сказал он голосом, не допускающим возражений. – У него будет собственный дом и свои слуги.

Алиенора подавила разочарование и сказала, что это более подобает королевскому сыну.

– Но я хочу видеть его хотя бы изредка, – с надеждой проговорила она.

– Конечно, – ответил Генрих.

Но мысли его были заняты другим: короля не отпускало предательство Бекета. Он был словно одержимый. Алиеноре хотелось утешить мужа, но она прекрасно знала, что он не примет ее утешения.

– Так мне собираться? – спросила она. – Мы уезжаем?

Генрих вздохнул. Королевский гнев стихал понемногу, по мере того как в его голове созревал план мести.

– Нет, не надо. Я поторопился. Завтра я поеду на охоту, после чего мне наверняка станет лучше. И тогда я смогу спокойно обдумать и решить, что делать дальше.

– Тогда тебе лучше спуститься и сказать, чтобы они разгрузили телеги и вьючных мулов, – улыбнулась Алиенора.

– Это им понравится! – с усталой улыбкой ответил Генрих, покидая ее.

Вся знать королевства собралась под бочкообразными сводами Вестминстерского аббатства. В высоких канделябрах мерцали свечи, освещавшие лица сильных мира сего, желавших присутствовать при важном событии. Недавно прибыли известия из Рима – высказался сам Папа Римский. Спустя сто лет после смерти король Эдуард Исповедник был официально объявлен святым, и в честь его канонизации Генрих построил великолепную гробницу. Сегодня останки святого предполагалось перенести в новую пышную усыпальницу, шедевр из пурбекского мрамора[47]и мозаики, с деревянным пологом изящной резьбы.

Двор и все лорды Англии, духовные и светские, набились в склеп, кто не поместился, пристроился рядом. Алиенора стояла на почетном переднем месте с королем и детьми, радуясь тому, что рядом ее старший сын. Рост и достоинство Молодого Генриха за последние годы подросли, и теперь он носил свой высокий титул, как мантию. Она должна была признать, что этим они обязаны Бекету.

Бекет присутствовал на церемонии, поэтому атмосфера в аббатстве была такой напряженной. Он стоял лицом к лицу с Генрихом, и разделяла их лишь полоска пола, выложенного декоративными плитками, а воздух вокруг, казалось, насыщен враждебностью. Но внешне все выглядело благопристойно. Король и архиепископ обменялись поцелуями, и Бекет с мрачной сосредоточенностью приступил к проведению длительной церемонии, его умное лицо, точеные черты приняли величественное, отстраненное выражение.

Рядом с Алиенорой переминался с ноги на ногу Ричард. Он вообще не умел стоять спокойно, любил скакать на своем коне, сражаться на деревянных мечах – мальчик уже стал искусным фехтовальщиком. Но рука матери на плече утихомиривала его. Ричард – точная копия отца, думала Алиенора. Она обвела взглядом детей, которые поклялись, что будут вести себя подобающе. Они с торжественным видом стояли перед столь величественным собранием, исполненные ощущения важности происходящего события.

Генрих наблюдал за церемонией прищуренными стальными глазами. Он с нетерпением ждал этого дня, чувствуя: сколько бы он ни сделал, все будет мало, чтобы достойно почтить память того святого, чью канонизацию он отстаивал с такой страстью… А теперь все испорчено присутствием Томаса Бекета. Черт его побери! – думал Генрих, и гнев бушевал в его душе. Что же такое случилось с Томасом? Он, казалось, делал все возможное, чтобы спровоцировать короля. Взять хотя бы дело Уильяма Эйнсфорда – одного из вассалов Генриха[48]. Вопрос гроша ломаного не стоил: речь шла о каком-то клочке земли, но лорду архиепископу нужно было оскорбиться и отлучить этого человека. Что хотел этим доказать Томас? Что он сильнее короля?

Алиенора незаметно толкнула мужа локтем, и Генрих понял, что забыл, где находится и по какому поводу. Он взял себя в руки – он просто одержим этим чертовым Бекетом! «Перетяни на свою сторону общественное мнение», – написала ему мать-императрица. Ну хорошо, он сделает это. Но сначала должен сосредоточиться на происходящем.

Теперь открывали склеп. За шестьдесят лет до этого монахи Вестминстера подняли крышку гроба и обнаружили, что тело Исповедника не разложилось. Генрих был рад, что приказал аббату тайно заглянуть в саркофаг, дабы убедиться, что тело до сих пор сохраняется. Хотя бы ради дочерей, у которых глаза расширились от ужаса. Матильда прижала руку ко рту. Маленький Жоффруа, как видел теперь Генрих, смотрел на происходящее с интересом и любопытством. Жоффруа – умный мальчик, бесстрашный и хитрый, он далеко пойдет, с гордостью думал отец.

По толпе прошел почтительный шепоток, когда из могилы появилось тело святого в золотой одежде. Кожа его съежилась и потемнела, глаза впали, но нос оставался на месте. Король, королева и пэры получили возможность посмотреть на тело, потом его завернули в драгоценный шелк, с почетом положили в ослепительный золотой гроб, инкрустированный драгоценными камнями. Генрих и его главные бароны подняли гроб на плечи и торжественной процессией прошли по клуатру аббатства, прежде чем положить его в новую гробницу. Потом торжественно спели «Te Deum Laudamus»[49].

Когда церемония закончилась, король низко поклонился святилищу Святого Эдуарда, проскользнул незамеченный мимо архиепископа Бекета и вышел из церкви. Это великое событие должно было бы наполнить Генриха радостью, но сейчас его одолевало одно желание: расплакаться.

Был канун Рождества, и несколько здоровенных серфов приволокли в большой зал рождественское бревно, а слуги замка тем временем выбирали лучшие ветки из лежащей на полу груды. Эти ветки предназначались для украшения большого зала. Младшие королевские дети в предвкушении праздника как сумасшедшие носились вокруг них, боясь пропустить и самую малую кроху праздника. Их уже выставили из кухни, где в котлах варилось рождественское кушанье, а на вертелах жарились огромные куски мяса.

С обычным своим небрежением к правилам хорошего тона король ворвался в покои королевы. На лице его было выражение торжества.