— Давай-ка садись, — сказал Патрик, показывая на стул, стоящий у окна напротив того, на котором сидел он сам. — Куда, черт побери, запропастился Рафаэль? Хочешь чаю?

— Нет, спасибо. Как он тут за тобой приглядывает — ты доволен?

— Мы понемногу притираемся друг к другу, — сказал Патрик, опускаясь на стул.

Только теперь, увидев, как тяжело далось Патрику это движение, Уилл понял, как все плохо.

— Ну, ты же знаешь, мы спорим…

— Я об этом слышал.

— От Адрианны?

— Да, она говорила…

— Я ей рассказывал всякие гадости, — сказал Патрик. — Она не знает, какой он лапочка все остальное время. Как бы там ни было, за мной ухаживает столько ангелов, что мне становится стыдно.

Уилл оглядел комнату.

— У тебя тут, я смотрю, какие-то новые штуки.

— Мне достались кое-какие фамильные ценности покойных королев, — сказал он. — Хотя большинство этих вещей практически ничего не стоит, если не знать их историю, а это печально, потому что когда меня не станет, не станет и историй.

— А Рафаэлю это не интересно?

Патрик покачал головой.

— Для него все это — старческий бред. Вот у этого столика очень необычное происхождение. Его сделал Крис Пауэлл. Ты помнишь Криса?

— Мастер на все руки с великолепной задницей.

— Да. Он умер в прошлом году, и когда вошли в его гараж, там обнаружилось множество столярных поделок. Он делал стулья, столы, деревянных лошадок.

— На заказ?

— Судя по всему, нет. Просто делал их в свободное время для собственного удовольствия.

— И сохранял?

— Да. Выдумывал, вырезал, красил, а потом запирал в гараже.

— У него был любовник?

— Спрашиваешь! У такого душки — «синего воротничка»?[18]Да у него их были сотни. — Прежде чем Уилл успел возразить, Патрик продолжил: — Я понимаю, о чем ты спрашиваешь, и ответ — нет, никого постоянного у него не было. Все эти замечательные штуки нашла его сестра, когда убиралась в доме. Она пригласила меня — не захочу ли я взять что-нибудь на память, и я, конечно, сказал: да, хочу. Вообще-то я хотел взять лошадку, но не решился попросить. Она такая чопорная маленькая особа откуда-то из Айдахо. И ей явно не до наследства брата — симпатяги гомосека. Одному Богу известно, что она нашла у него под кроватью. Можешь себе представить?

Патрик перевел взгляд на город за окном.

— Я уже столько слышал таких историй. Родители приезжают посмотреть, куда уехало жить их чадо, потому что теперь он умирает, и, конечно, попадают в гей-сити, единственную сохранившуюся фаллократию.

Он задумался.

— Что должны чувствовать эти люди? Я хочу сказать, мы здесь при свете дня делаем такие вещи, до которых они в своих айдахо никогда бы не додумались.

— Ты так считаешь?

— А ты вспомни Манчестер. Или как там называется это местечко в Йоркшире?

— Бернт-Йарли?

— Вот-вот. Замечательно. Бернт-Йарли. Ты ведь был единственным гомиком в Бернт-Йарли? И сбежал оттуда, как только представилась возможность. Мы все сбегаем. Сбегаем, чтобы почувствовать себя дома.

— Ты чувствуешь себя дома?

— Именно. С самого первого дня. Я шел по Фолсому и думал: вот где я хочу жить. Потом зашел в «Щель», и там меня подцепил Джек Фишер.

— А вот и нет. С Джеком Фишером ты познакомился вместе со мной на арт-шоу в Беркли.

— Черт! Мне тебе даже не соврать.

— Нет, соврать ты можешь, — великодушно позволил Уилл. — Просто я тебе не поверю. Кстати, Адрианна решила, что твой отец…

— …умер. Да-да. Она тут устроила мне концерт. Спасибо тебе. — Он надул губы и проворчал: — Я уже начинаю думать, а стоит ли устраивать эту вечеринку. Если ты будешь всем рассказывать правду, на хрена мне все это нужно. Да, я знаю, что вечеринка в твою честь, но если мне не будет на ней хорошо, то никому не будет хорошо…

— Нет, давай уж ничего не отменять. Я тебе пообещаю не опровергать ничего, что ты будешь говорить, пока не начнешь клеветать на кого-нибудь.

— Уилл, я бы никогда не смог клеветать на тебя, — сказал Патрик с напускной искренностью. — Я могу направо и налево говорить, что ты мерзкий, эгоистичный сукин сын, который меня бросил. Но чтобы клеветать на тебя — главную любовь моей жизни? Даже не думай об этом.

Закончив спектакль, он подался вперед и положил ладонь на колено Уилла.

— Мы уже прошли через эту фазу, ты забыл? Ну, по крайней мере, я прошел… Когда мы думали, что будем первыми гомиками в истории, которые никогда не состарятся? Нет, это неправда. Может, мы и состаримся, но очень, очень медленно, и когда нам будет по шестьдесят, нас при хорошем освещении будут принимать за тридцатидвухлетних. Все дело в костях, как говорит Джек. Но чернокожие в любом возрасте хорошо выглядят, так что он не в счет.

— Ну и в чем суть? — улыбнулся Уилл.

— Суть? В нас. В том, что мы сидим здесь, как два парня, к которым мир был не слишком добр.

— Я никогда…

— Я знаю, что ты скажешь: ты никогда об этом не думаешь. Нет, ты уж подожди, пока не начнешь выходить. Увидишь множество атлетически сложенных мальчиков, которые будут рады назвать тебя папиком. Знаю это по собственному опыту. Я думаю, это такой обряд посвящения для геев. Гетеросексуалы начинают чувствовать себя старыми, когда отправляют детишек в колледж. Королевы-гомосексуалы начинают чувствовать себя старыми, когда какой-нибудь из этих студентов подходит к ним в баре и говорит, что хочет, чтобы его отшлепали по попке. Если уж об этом зашла речь…

— О шлепании студентов по попке?

— О гетеросексуалах.

— Ах, это!

— Адрианна собирается в субботу привести Глена. Ты не должен смеяться, ему сделали операцию на ушных раковинах — выравнивали их, поэтому теперь у него забавный вид. Я этого прежде не замечал, но у него остроконечная голова.

И думаю, это было незаметно из-за торчащих ушей: они отвлекали внимание. Так что не смейся, пожалуйста.

— Не буду, — заверил Уилл, абсолютно уверенный, что Патрик говорит все это просто из озорства. — Ты от меня ждешь чего-нибудь в субботу?

— Просто приходи и будь самим собой.

— С этим нет проблем, — сказал Уилл. — Ну, ладно. Я пошел.

Он подался вперед и легонько поцеловал Патрика в губы.

— Сам найдешь выход?

— С закрытыми глазами.

— Скажи, пожалуйста, Рафаэлю, что мне пора принимать лекарства. Он сейчас в своей спальне — болтает по телефону.