Князь Владимир Андреевич вернулся в Полоцк к шапочному разбору. Царь к этому времени уже завершил своё святое, как он говорил, дело: разрушил все католические храмы, всех католиков и даже иудеев крестил по православным канонам, а не согласных потопил в Десне. Он захватил не только городскую казну, но и ограбил всех бояр, купцов, чиновников и богатых обывателей, а покончив с разорением города и крещением его в православие, распорядился принять от всех жителей присягу на верность ему. Лишь после этого начались пиры, на первом из которых Иван Грозный возгласил себя князем Полоцким и поблагодарил Господа Бога за то, что возвращено в лоно родной земли древнее княжество России, наследие достопамятной Гориславы, известна в истории наших междоусобий и ранним подданством Литве, которое позволило спастись половчанам от монгольского ига. Иван Грозный разослал по всем старейшим городам гонцов, чтобы народы России благодарили в молитвах Небо за столь знатную победу, а митрополиту Макарию написал: «...се ныне исполнилось пророчество дивного Петра митрополита, сказавшего, что Москва вознесёт руки свои на плечи врагов её».

Князь Владимир на всех пирах сидел по правую руку брата, но вроде бы даже не замечаемый им. Ни одного кубка не было поднято в честь разгрома туменов Девлет-Гирея, давшего возможность безоглядно идти на Полоцк; ни слова и о встрече Радзивилла — это смущало основательно, и князь Владимир ждал, когда же брат хоть как-то оценит его вклад в столь важную для России победу.

Не вдруг, но всё же — дождался. Разговор состоялся перед самым отъездом в Москву. Когда отшумели почестные пиры.

— Решил я тебя отблагодарить, брат мой Владимир, за ревностную службу мне, — вроде бы не ёрничая, заговорил Иван Грозный. — Подтверждаю за тобой Дмитров, ещё добавляю в удельное владение Звенигород. Поезжай туда, устраивай удел по своему усмотрению. Старицу я беру в царёву казну, под руку Поместного приказа.

Вот это — милость. Всем милостям — милость. Грабёж среди бела дня. Нет больше наследственной вотчины, есть только полунищие уделы. Да и путь в Кремль заказан. Пока не будет приглашения. Обидно до гнева. Вскоре, однако же, князь Владимир Андреевич порадовался тому, что оказался вдали от брата-царя. Разошёлся тот безудержно. Пыточная захлёбывалась в крови и сотрясалась от криков боли и отчаяния, а Лобному месту вернее бы подошло иное название: бойня. Пытали же и казнили в первую очередь тех, кто противился во время болезни Ивана Грозного присягать царевичу Дмитрию, которого, слава Богу, Господь прибрал безгрешным агнецем. Вот и подумаешь, где лучше, в Кремле быть или в занюханном Звенигороде. Здесь, как-никак, семья — любящая жена и пара сыновей, которых нужно растить честными и, что не менее важно, привычными к ратному делу. Для князя в России, с постоянными на неё набегами алчных соседей, знание ратного дела имеет первейшее значение.

Вот ещё одна весть из Москвы, вовсе обескураживающая: Иван Грозный покинул Кремль, отказавшись якобы от венца. Уехал со всей казной, со своим полком и подручными, которых вполне можно именовать заплечных дел мастерами. Не оставил в Кремле и жену, жестокую, злую красавицу. Куда его путь — тайна за семью печатями.

Хоть бы сгинул, изверг!

Письмо от матушки тут как тут. Не советует она, а принуждает скакать без промедления в Москву и брать власть в свои руки. Слишком чудачит Иван, убеждает она, пора ему дать под зад коленом.

Очень уж заманчиво. Но что-то удержало Владимира Андреевича от столь смелого шага. Будто знал князь, что письма матери не он один читает, но и Тайный дьяк, знающий содержание всех писем княгини Ефросинии (и не только к сыну), и сам Малюта Скуратов, а о содержании писем тут же докладывают Ивану Грозному. Тот, правда, всякий раз с деланным равнодушием от докладов этих отмахивался.

Даже подручные царя не знали, что выгодно Грозному: всё, что бы ни предпринял брат Владимир, стоит тому покинуть Звенигород без царского дозволения, сгинет князь в пути. Так у Грозного всё договорено. Не откликнулся князь Владимир на призыв матери, вышла лишь отсрочка расправы ещё на какое-то время. Без явного повода Иван Грозный не собирался казнить князя Владимира, дабы не прослыть братоубийцей. Расправится он с ним только в крайнем случае, если найдётся очень весомое объяснение жестокости, которое заткнёт рты любителям посудачить.

Только через несколько лет такая возможность появится, хотя любому здравомыслящему будет понятно, что повод для расправы, скорее всего, подстроен.

Взбунтовалась Астрахань, возбуждённая ногайскими князьями и Портой. Серьёзный урон для России, если столь важный торговый порт и не менее важный передовой для обороны и даже возможных присоединений к России южных земель обретёт полную независимость или, более того, станет враждебной — пресечётся торг с Прикаспийскими государствами и, главное, с Персией и Великой Моголией. Да и хищная Османская империя не заставит себя ждать.

Мятеж нужно подавить непременно. Подавить с наименьшей жестокостью, но предельной твёрдостью. Кого послать, чтоб и воевода, и авторитетен, как государственный представитель? И тут Борис Годунов с Богданом Бельским, который только-только получил чин оружничего, дали совет:

— Пошли, государь, во главе рати князя Владимира. Чего смутьяну сиднем сидеть, плетя сети коварства?

— Вроде бы ковы не строит. Нынче он тише воды, ниже травы.

— Не благодушествуй, государь. От матери письма ему идут не так уж и редко, а она не о душе печётся.

— Знаю. Сын-то, однако, не поднимает хвоста.

— Не прогадаешь, государь, послав его в Астрахань. Как воевода он стяжал славу удачливого. К тому же брат царя. Он не только Астрахань усмирит, но и ногаев приструнит. Да чтоб проверить, какие у него мысли в самом деле на уме, поход в самый раз сгодится. Не выпуская его из Звенигорода, разве узнаешь, как он поведёт себя, если получит свободу для действий.

Ещё немного посомневался Иван Грозный, но отступил под напором своих любимцев.

— Хорошо. Принимаю ваш совет.

Ликуют Бельский с Годуновым: удалось! Первый шаг по пути задуманного сделан. Начнёт полнить рать князь Владимир, можно будет обвинить его в заговоре. В каком? Там видно будет. Утро вечера мудренее. Либо уличить в намерении повести полки не в Астрахань, а на Москву, либо в желании, подавив мятеж, объявить себя великим князем Астраханским, всего Южного Поволжья и даже Южной Сибири, а накопив силы, дотянуться и до Кремля. Вот тогда Иван Васильевич в гневе расправится с братом, одним из законных претендентов на царский трон после смерти Грозного. А она, как рассчитывали Бельский с Годуновым, оба охотника за российским троном, уже не за горами.

Получив приказ царя-брата, Владимир Андреевич воспрял духом и уже на следующий день был в Разрядном приказе со своим предложением идти к Астрахани по Волге на боевых кораблях. А готовить эти корабли он предлагал по всем Верхневолжским городам, но главной базой для них определить Кострому, где есть большой затон, а город славен корабельных дел мастерами. Ко всему прочему, князю было известно, что в Костроме находилось более пяти дюжин боевых ладей, учанов и насадов, и если из Ярославля переправить туда все наличные ладьи и учаны, то получится довольно внушительная сила. Прибавить новые корабли, да ещё и юмы для перевозки огневого наряда, продуктов питания для ратников, корма для коней и — готов караван.