— Не время ещё оплакивать. Поостерегитесь, однако, и вы. Укройтесь в домах.

— Мы не отойдём от вас, — твёрдо заявили мамки, в один голос с ними высказались и скучившиеся вокруг господ боярыни и служанки княгини, да безоружные слуги путные. Охрану поезда взял на себя Богдан Бельский, посоветовав оставить малую дружину в Костроме, наказав ей спуститься в Нижний Новгород с речной ратью и ждать там своего князя.

«Зря послушал, — упрекнул себя князь Владимир и хмыкнул: — Не всё ли равно? Разве плетью обух перешибёшь? »

Смерть, что принята в сече, не краше ли смерти от топора палача или яда?

С приближением царя Евдокия настойчивее потребовала от всех слуг, чтобы они укрылись, разошлись по ближайшим домам, оставив их одних, но никто из слуг не пошевелился.

А Грозный уже совсем близко, а Бельский сычом глядит, запоминая, кто не просто служит князю по обязанности, а предан ему душой и сердцем, чтобы о таких верных князю людях сказать самодержавцу слово, приговорив тем самым и их к лютой смерти.

Князь Владимир поднял руку.

— Мы кланяемся вам низко за верную службу вашу, но теперь послушайте княгиню, разойдитесь по домам, оставьте нас одних.

Воля князя непререкаема. Пошли слуги, понурив головы, словно на казнь.

— А мы, — обратился он к жене и сыновьям, — войдём в церковь и станем в молитве восхвалять Господа Бога нашего.

— Исповедоваться бы не грех.

Только они вступили на паперть, как не только поп, но и пономарь, чтец, иподиякон выскользнули из церкви через задние двери. Они службу правили вблизи Александровской слободы и были весьма наслышаны о гневе царя не только на мирян, но и на священнослужителей.

Тишина в церкви замогильная. Ни души.

— О! Господи! — вырвался стон у княгини. — Даже слуги Божьи бегут! Что же ты, царь-изверг, сотворил с Россией?! Какой ты помазанник Божий?!

— Не гневись душой, не вскипай сердцем, — посоветовал жене князь Владимир. — Давай помолимся с покаянием, дабы простил Всевышний грехи наши вольные и невольные.

Не успели они опуститься на колени, как в церковь вошёл Грозный. По правую руку — наследник престола, сын Иван, по левую — Фёдор. На шаг отстав, шли приближённые: достойный преемник Малюты Скуратова Богдан Бельский и наглый хитрован Борис Годунов. За их спинами — чашники с четырьмя кубками вина в руках.

Выходит, никого из семьи не намерен щадить. Даже детей, чистых душой.

С низким поклоном и иезуитской ухмылкой на лице государь предложил:

— Выпьем за здоровье наше, дорогие гости мои.

Царю подали кубок с вином. Ясное дело, с не отравленным. Поднесли ядовитые кубки князю Владимиру, княгине Евдокии и юным княжичам. Но те не спешили их брать. Тогда Иван Грозный вновь произнёс с язвительной ухмылкой:

— Сдвинем кубки за здравие.

— Не в храме же Божьем творить лихо? — вполне спокойно ответил князь Владимир, отводя руку подающего ему кубок. — Не в церкви же свершать смертный грех, умерщвляя детей неповинных и женщину.

— Тебе ли говорить о смертном грехе, кто намерился умертвить меня и всю мою семью, самому же сесть на престол, завещанный мне самим Господом Богом?! Не по твоей ли тайной воле гибли мои жёны от яда?! Не ты ли ускорил смерть моего первенца?! Пей теперь сам, чем желал напоить меня!

— Нет! Не грешен я! Да, было искушение в дни твоей болезни, но не себя ради алкал я, а державы для. Твоё малолетство дорого стоило России. Семибоярщина загнала её в угол. Малолетство Дмитрия, первенца твоего, совсем бы подорвало державу. Не хотел ни я, ни многие бояре и дворяне, тебе душой преданные, отдавать власть на откуп Шуйским и иным таким же, кому не держава дорога, а живот свой. Но былое быльём поросло. Я давно служу тебе праведно...

— Не гневи Бога. С твоей подачи травили моих жён. И теперь вот замыслил на меня. Господь уберёг своего помазанника, потому простит мой вынужденный грех. Пей!

— Нет! Я не хочу быть похороненным без покаяния, как самоубийца! Не желаю!

Прильнула к нему княгиня Евдокия и заговорила, словно горлица:

— С покаянием ли схоронят после топора палача? Судьбу не переиначишь. Смирись. Твоему примеру последуем и мы. А покаяние? Не мы же себя травим, а мучитель наш. Рассудит Всевышний и даст каждому по заслугам его.

Князь поцеловал жену и молвил с облегчением:

— Ты права.

Благословил сыновей Владимир Андреевич, попросив у них прощения, что не смог уберечь их от ранней смерти, чем пресёк род древнейший.

— Не на тебе, отец, вина, — ответили в один голос сыновья, поклонившись ему.

— Ишь ты, малы-малы, а туда же. На ком вина — Бог рассудит!

— Что верно, то верно. Каждому по делам его. Выпьем яд и станем молиться, — князь Владимир взял кубок. — За здравие твоё, государь.

Слова княгини Евдокии совсем иные:

— Будь ты проклят, изверг! Желаю от всего сердца тебе безвременной кончины! И твоим сыновьям! И вот этим, и тем, кто родится!

Сыновья князя Владимира осушили кубки молча и величественно возвратили их слугам. Затем все четверо опустились на колени и принялись молиться, прося у Бога принять их души грешные без покаяния, а своей волей покарать царя-злодея.

Началась агония. Иван Грозный с наслаждением взирал на терзания отравленных. Он, было видно, упивался местью, и Богдан Бельский, глядя на царя, думал: «Неужели и впрямь считает, будто князь Владимир замышлял его отравить? »

Похоже, так и было. Умело охотники за троном подсовывали измышления царю и вполне убедили его в нужном для себя мнении.

Не покинул Грозный церкви, пока не окончились муки несчастных, после чего велел привести всех слуг брата. Когда же они, уверенные в скорой над ними расправе, предстали пред очами самовластца, Грозный, указав перстом на трупы, заговорил торжествующе:

— Вот они, умышлявшие против меня злодейства! Вы служили им, потому и для вас подобная кара, — вздохнув, продолжил ещё более торжествующе: — Но я милую вас. Вы свободны.

Мужчины повиновались, поспешно покинув церковь, боярыни же и сенные девушки даже не шелохнулись.

— А вы чего ждёте?

Выступила на полшага ближняя боярыня княгини Евдокии, плюнула на Ивана Грозного и заговорила решительно:

— Мы гнушаемся твоей милости, кровожадный псиголовец! Растерзай и нас! Гнушаясь тобой, презираем жизнь и муки.

И ещё раз плюнула, целясь уже в лицо царю.

Страшно было даже смотреть на Грозного, не то чтобы представить, что ждёт женщин. Казалось, государь сам кинется на оскорбительницу и вцепится ей в горло словно настоящий волкодлав, упиваясь кровью и обрастая колючей шерстью, но он всё же, сдержав себя, принялся диктовать волю свою со зловещим спокойствием: