– Что ты такой веселый? – В коридоре Готтфрида увидел идущий к кабинету коменданта почтальон.

– Иду рыбачить, дядя Максимилиан, дядя Леннарт разрешил.

– А твой живот уже зажил? – справился почтальон.

– Зажил, зажил…

– Помолись в воскресенье за русского врача, – сказал набожный дядя Максимилиан.

– Я уже молился за него.

– Ладно, беги.

Готтфрид пустился по коридору. Почтальон постучал в двери кабинета коменданта.

– Можно?

– А, Максимилиан, заходи… Принес вести?

– Как полагается.

– Хорошие или плохие?

– Не знаю. Конверт запечатанный.

– Письмо или телеграмма?

– Телеграмма. Молния. Секретная. Вот, – почтальон перешел на шепот, – «Валтиоллинен полииси».

– М-м-м, черт бы их побрал, – выругался Леннарт. – Снова будут мучить расспросами о беглецах.

– Ну да, я понимаю… Жалко, что доктор удрал. Хороший человек был. И полезный. А то у нас только ветеринар остался. Мы ж не четвероногие и не парнокопытные.

– Да, хороший он человек, – согласился комендант.

Перочинным ножичком он вскрыл конверт, пробежал глазами текст, написанный на двух государственных языках – финском и шведском.

– Надо ехать, – вздохнул комендант.

– И как далеко на этот раз? – полюбопытствовал Максимилиан.

– В Хельсинки, – с сожалением сообщил комендант.

– Надо так надо, – произнес почтальон, – «Валпо» – это серьезно. Вот, Леннарт, распишись, что получил лично.

Комендант поставил свою витиеватую подпись.

– Ну, я пошел? – как-то неуверенно сказал Максимилиан.

– Погоди. Который час?

Сам комендант взглянул на настенные часы. Было половина седьмого.

– Хоть у меня рабочее время ненормированное, однако официально мой рабочий день уже закончен.

– Я тоже так думаю, – подмигнул Максимилиан. – Я к тебе, дружище Леннарт, специально в последнюю очередь отправился. Догадывался, что в этом письме что-то очень этакое холодное для души содержится.

– Ну и хитрец же ты, Максимилиан.

– Почтальон – всегда хитрец. А душу от холодных известий согревать надобно.

Леннарт открыл сейф, достал бутылку «Абсолюта».

– Выпьем «Водки шведских блондинов», – сказал он, намекая на один из вариантов названия этого напитка викингов.

– А что, у тебя волосы светлые и у меня. Так почему бы нам за это сходство и не выпить? – чмокнул губами почтовый служащий.

– Давай, а то невесть что еще меня в Хельсинки ждет.

Комендант поставил на стол закуску – селедку в горчичном соусе и нарезанный черный хлеб в промасленной бумаге. Из сейфа Леннарт достал две граненые тридцатиграммовые рюмки на ножке. Разлил водку. Мужчины выпили.

– Еще заставят разговаривать на своей «болезни горла», – Леннарт припомнил прозвище, которым шведы наградили финский язык.

– Хорошенько не прополощешь и ничего сказать не сумеешь, – засмеялся почтальон. – Я так и не научился по-фински говорить.

– А как они по-шведски разговаривают, – комендант подцепил кусок селедки и проглотил.

То же самое сделал и почтальон. Леннарт налил еще по рюмке. Они выпили.

– А эти смеются, что наш язык, как скелет этой самой селедки, сухой, бедный, голый. Бедные финны на таком не могут ничего изложить.

– А я вот на нашем, почти шведском, расскажу тебе свежую историю о шведах и финнах. Знакомый, что приехал с материка, рассказал.

– Сейчас, – Леннарт налил по третьей рюмке. Друзья залпом осушили.

– Два финна и два шведа покупают в кассе вокзала билеты на поезд. Финны просят два билета. Шведы – один. Финны увидели, пожали плечами. Ну и те и те садятся в поезд. Состав трогается. Два шведа сразу же запираются в туалете. Приходит контролер, проверяет билет. Финны показывают свои билеты, все нормально. Контролер замечает закрытый туалет, стучит в дверь, шведы подсовывают свой билет в щель. Контролер его пробивает, подсовывает обратно и уходит… Едут финны и шведы обратно. Финны приобретают один билет, шведы увидели это и вообще не стали покупать билет. Финны увидели и снова пожали плечами. Поезд поехал, финны сразу же в туалет, закрываются. Немного подождав, шведы подходят к туалету, стучатся. Финны просовывают в щель билет. Шведы забирают билет и быстро запираются в другом туалете.

Леннарт засмеялся так заразительно, что Максимилиан сам загоготал так, будто бы слышит эту историю впервые. От смеха у него даже выступили слезы.

– Мы же любим финнов, и им сейчас нелегко, – сказал комендант.

– Конечно! Шведские добровольцы воюют бок о бок с финскими солдатами.

Мужчины выпили за скорейшее окончание войны.

* * *

На утро следующего дня Леннарт Хольмквист выехал в Мариехамн. Там его ждал самолет, чтобы отвезти в столицу Финляндии.

За Альбертом Валерьяновичем внимательно наблюдали. Глазок в его камеру не закрывался ни днем, ни ночью. Очень часто в нем блестел любопытный зрачок надзирателя. Конечно же, были установлены и микрофоны – вдруг Шпильковский проговорится во сне.

Старший военфельдшер РККА не унывал. Держался бодро. Сначала он принялся размышлять над медицинскими проблемами, с которыми столкнулся во время побега. «Хорошо было бы это все описать», – думал Альберт Валерьянович. Но затем решил изгнать эти мысли из головы. Вдруг во сне начнет об этом рассуждать. И спал он тревожно. Если снилась медсестра Маруся в белом халате, бегущая по цветущему лугу, он просыпался. Боялся, что позовет ее. Хотя Альберт Валерьянович придумал легенду и о ней. Ведь могла быть давным-давно у Михаила Ванинова возлюбленная. Кто это проверит?

Кормили его плохо – пустой похлебкой и грубым хлебом с отрубями. Но для Шпильковского такая еда по сравнению с тем, что он перенес на безымянном острове в сезонной рыбацкой хижине, казалась чуть ли не яством.

Прошло пять дней. За дырявым окном уже вступил в свои права первый месяц весны – март, звонкий, веселый. В воздухе слышалось пение птиц. Это открытие совершенно случайно сделал Альберт Валерьянович, когда решил прислушаться – а что же происходит там, за окном. Военфельдшер с ужасом представлял себе, как он теперь выглядит: седая борода, которую никогда из-за соображений гигиены не носил, длинные засаленные космы волос, не одежда, а лохмотья…

И вот утром в камеру надзиратели внесли стул и большое зеркало. Затем в сопровождении двух охранников – громадных Паавали и Лемминкэйнена – вошел Рупертти. Он кивнул Лемминкэйнену. Тот грубо поднял Альберта Валерьяновича с его нар, сгреб в охапку и усадил на стул. Объятья финского верзилы были железными, Шпильковский от боли как-то старчески заохал.