— Вы что, сбрендили совсем, что ли? — парень не на шутку разозлился: — Да я ж вас потом по одному выловлю и каждому башку откручу, как щенкам! — его взгляд упал на Пашку–Гнуса. — Ты, сморчок недоношенный, скажи, за что такое внимание ко мне? — хрипло выдавил он из сдавленного замком горла.

— Говорят, за тобой много трупов числится? — прищурился Пашка–Гнус.

— Каких трупов? Нет, у кого‑то точно крыша поехала! Я — простой «баклан»: второй срок по хулиганке схлопотал! Чокнутый мокрожопик! — выкрикнул Сибиряк.

Но рыжий, по знаку Пашки–Гнуса, тут же сдавил его горло сильнее, и парень понял, что еще чуть- чуть и он потеряет сознание. Из последних сил он изловчился, ногами скинул с себя одеяло, затем наотмашь правой ногой сбил одного из боевиков ударом в челюсть, второму коленом разбил нос, и кровь хлынула столь сильно, что тот мгновенно вывалился в осадок.

Сибиряк напряг пресс, резко вскинул ноги на себя и, собрав последние силы, обеими ногами ударил ими вслепую. Рыжий был чуть сзади и Сибиряк его не видел. Тем не менее удар пришелся точно в голову рыжего, тот отпустил руки, и его мощную тушу откинуло назад. Не мешкая ни секунды, Сибиряк вскочил на ноги и схватил за грудки тщедушную фигуру Пашки–Гнуса.

— Говори! — бросил он ему в лицо.

— Что говорить? — испуганно переспросил Пашка–Гнус.

— Кто послал и зачем?

— Тебе, земляк, лучше об этом не знать! — Пашка–Гнус уже успел взять себя в руки, и он решил показать зубы. — Отпусти, «баклан» несчастный, или тебя сегодня же закопают!

— Прежде чем меня закопают, я тебе шею сверну и скажу, что так и было! — Глаза Сибиряка сверкали ненавистью и злостью: он действительно сжал его горло одной правой рукой и тот сразу захрипел.

Казалось, еще мгновение и Пашка–Гнус встретится со своей матерью, но во время подскочил завхоз карантинки, который с интересом следил за всем процессом столкновения.

— Сибиряк, отпусти его! — как можно спокойнее проговорил он. — Зачем тебе лишний добавок к сроку? — потом наклонился к самому лицу Пашки- Гнуса: — А ты ничего не попутал? Чем вам не угодил этот «баклан»?

Тот пытался что‑то ответить, но желание жить было сильнее и он, словно рыба, выброшенная на берег, судорожно пыталась хватать воздух ртом.

— Ослабь ему горло, пусть скажет! — попросил завхоз Сибиряка.

Тот ослабил свой хват, сдавливавший горло Пашки–Гнуса и выдохнул ему в лицо:

— Говори!

Прокашлявшись, Пашка–Гнус наконец выдавил из себя:

— «Малява» пришла, что этот «баклан» — стукачок!

— Ты ж говорил, что за ним трупы? — напомнил завхоз.

— И трупы тоже, — моментально подхватил он.

— Ой, не нравится мне все это… — задумчиво проговорил завхоз и добавил: — Вот что, давайте свои разборки вы проведете в зоне, а не здесь, в карантинке! А сейчас — расход!

Автор поясняет, что «расходом» в местах лишения свободы называют момент окончания любых действий: хоть мирных, хоть — боевых.

Завхоз снова повернулся к Сибиряку:

— Отпусти его, земляк!

Чуть подумав, тот кивнул, разжал руку на горле, но толкнул Пашку–Гнуса в грудь и угрожающе бросил:

— Держись от меня подальше: проживешь дольше!

К этому моменту «быки» чуть оклемались и стали подниматься на ноги.

— Пошли отсюда! — сказал им Пашка–Гнус, презрительно сплюнув в их сторону, и пошел к выходу.

Но его догнал завхоз:

— Слушай, Паша, ты уверен, что это тот, о ком говорилось в «маляве»? Там что и его фамилия стояла?

— А как его фамилия? — спросил вдруг Пашка- Гнус.

— Сибиряк! — ответил завхоз с удивлением: по глазам собеседника он уже понял, что Пашка–Гнус действительно что‑то попутал. — Никогда не спеши, чтобы не нарваться на непонятки! — тихо заметил завхоз и пошел назад в жилую секцию, чтобы успокоить Сибиряка.

А Пашка–Гнус, догадавшись, что его подвело странное стечение обстоятельств: кто мог подумать, что Сибиряк не прозвище, а фамилия? Тем не менее он был сильно раздосадован. Да, ему было обидно, что какой‑то там «баклан» заставил его так испугаться, что он едва не обделался, но еще больше он переживал о том, как оправдается перед своим хозяином. Что, если этот Сибиряк, в чем он уже даже не сомневается, действительно не при чем? С чего он решил, что Сибиряк и является тем самым человеком, о котором говорил Кемеровский Винт?

И черт его дернул ляпнуть завхозу про стукача? Нет, Пашка, ты слишком расслабился: мозги перестал подключать! Ладно, ничего страшного пока не произошло, но впредь нужно быть осторожнее…

Решив на этом и остановиться, Пашка–Гнус в сопровождении побитых «быков», отправился докладывать хозяину о случившемся…

Карантинный барак состоял из нескольких помещений для разных нужд кратковременного проживания.

Во–первых, сам жилой отсек с двухэтажными нарами, был рассчитан на прием сразу тридцати новеньких зэков.

Во–вторых, из нескольких подсобных помещений: умывальной комнаты на десять кранов, туалета на пять «очков» и небольшой комнатки с паровым отоплением, где зимой и весной можно было просушить влажную одежду.

Между входом в помещение и входом в жилой отсек располагался небольшой коридорчик с вешалкой по всей стене, где можно было снять верхнюю одежду после того, как вернулся с прогулки или перекура на территории локального участка.

Завхозом карантинного барака был Тимур Селиванович Карташов, прозванный соратниками — как Тимка–Хитрован. Это прозвище он получил за воплощение хитроумных планов в воровстве и обмане, как покупателей, так и продавцов.

Он родился и провел свое детство в Москве, но не появлялся в родном городе уже более пятнадцати лет не потому, что не хотел, а потому, что он, как скатился на криминальную дорожку, так постоянно и отбывал наказания, иногда прерываемые краткосрочными появлениями на свободе. И его, в местах не столь отдаленных, уже давно перестали ассоциировать с «москвачами», которых не жаловали ни на одной местной зоне страны.

По мнению Автора, на всех местных колониях страны посланцев столицы считали заносчивыми и хвастливыми болтунами. Дело в том, что москвичи, в силу того что их детство проходило в столице, чаще оказывались более начитанными, а точнее сказать, более информированными, не в силу собственной любознательности, а потому что жизнь заставляла.

Москвичи могли иметь больше информации не только с экрана телевизора, но и из разговоров «на кухне» или за «рюмкой» чая в уличной забегаловке, в которой можно было с одинаковым успехом познакомиться и с бывшим ученым и даже с преподавателем физики. Да и вся политическая жизнь страны, именно в столице, была словно на ладони, под пристальным вниманием ее жителей.