на эту, из-под пола поднимется мраморная ванна, наполненная до краев горячей ароматизованной водой. Для холодной ванны – другая кнопка. И, разумеется, множество кнопок для общения с друзьями. В этой комнате, совершенно пустой, можно было получить все что угодно» (16)[15].

История Форстера заканчивается тем, что машина неожиданно выходит из строя, неся смерть и разрушения в мир, который стал слишком зависим от нее.

Чуть более десяти лет спустя, во время экономического кризиса 1920–1921 годов, нарратив о трудосберегающих машинах вновь мутировал – так родилась идея роботов. В чешской пьесе 1921 года R.U.R. («Россумские универсальные роботы») Карела Чапека впервые используется слово «робот» (от чешского слова «рабочий»), которое заменило более ранние термины «трудосберегающее изобретение» и «автомат». Впервые пьеса была переведена на английский язык и поставлена в Нью-Йорке в октябре 1922 года и получила хорошие отзывы, однако не снискала всеобщего мирового признания. И лишь в 1948 году появилась первая ее экранизация, которая и положила начало эпидемии нарратива.

Пьеса и ее идеи в итоге получили настолько широкое распространение, что слово «робот» вошло в большинство языков мира. В ней рассказывается история ученого Россума, который изобрел робота, и бизнесмена Домина, который начинает производство роботов. В итоге он сталкивается с восстанием машин, которые развили в себе способность мыслить. Идея механического человека, способного ходить, разговаривать и даже драться, может показаться более заразительной, чем истории о кнопочных устройствах. Но первоначально история Чапека смогла охватить воображение лишь небольшой группы людей, поэтому эпидемия роботов развивалась постепенно. Возможно, и скорость «выздоровления» была также низкой из-за постоянных напоминаний о технологических инновациях. В 1920-х годах лишь немногие газеты упоминали в своих статьях роботов, но от десятилетия к десятилетию использование этого термина только росло. Возможно, чтобы стать более заразной, идее о роботах была необходима поддержка творческого сообщества.

До 1930 года: появление все более ярких нарративов о том, как машины заменят людей

Описание автоматизированного будущего становились все более и более выразительным, но истории по-прежнему оно казалось чем-то очень далекими от реальности. Слово «робот» не использовалось в газетах и книгах до 1930-х годов, хотя были и некоторые яркие исключения, например, светофор, описанный в Los Angeles Times в июле 1929 года. Он заменил полицейских, регулировавших движение на перекрестке в городе Медфорд (штат Массачусетс):

«Робот, который представляет собой обычную вышку управления дорожным движением с красными, желтыми и зелеными огнями, управляется автоматически самими автомобилями, когда те проезжают по чувствительным пластинам, установленным на дорожном покрытии. Машине не стоит стоять и ждать, когда не будет встречного движения. Если автомобиль подъехал к перекрестку и путь свободен, то пластина, вмонтированная в мостовую, отдаст приказ включить зеленый свет. Если автомобиль ожидает пересечения перекрестка, а встречное движение достаточно интенсивное, то всякий раз при возникновении просвета в потоке автоматически включается свет, разрешающий проезд для ожидающего автомобиля, а после пересечения им перекрестка приоритет незамедлительно возвращается направлению с интенсивным движением. Робот управляет множеством машин, причем в первую очередь разгружаются, хотя бы частично, улицы с наибольшим объемом трафика, создавая плавный равномерный поток движения на всех направлениях на этом сложном участке» (17).

Читая этот абзац сегодня, почти столетие спустя, мы можем задаться вопросом, почему мы до сих пор время от времени стоим на перекрестке в ожидании, когда красный свет сменится на зеленый, когда никакого движения нет? Возможно, с тем конкретным роботом были проблемы, и для этой задачи до сих пор не найдено недорогое и практичное решение? Так или иначе, история 1929 года оставила свой след.

Примерно десятилетием ранее в английском языке появилось новое выражение, описывающее влияние трудосберегающих изобретений, – «технологическая безработица». Впервые оно появилось в 1917 году, но его подъем пришелся на 1928 год. В Google Ngram количество упоминаний технологической безработицы в 1930-х годах резко увеличилось, и его эпидемиологическая кривая стала очень похожа на эпидемиологическую кривую лихорадки Эбола (рис. 3.1). Пик технологической безработицы пришелся на 1933 год – худший год Великой депрессии. Параллельно набирала обороты эпидемия «эпохи силы», но в настоящее время данный термин практически не используется. В его основе лежало осознание того, что действия, которые когда-то выполнялись с использованием физического труда, теперь делают мощные машины. Во время кризиса 1870-х годов около половины всего занятого населения США работало в агросекторе, а трудосберегающими машинами того времени, как правило, была сельхозтехника с использованием лошадиной тягловой силы. К 1880 году на сельское хозяйство приходилась уже лишь пятая часть занятых в США, а нарративы касались в первую очередь новых машин, работающих на топливе и электричестве. Это уже угрожало сокращением рабочих мест в аграрном секторе. Люди начали вынужденно покидать фермы. (Сегодня в агросекторе занято менее 2 % работающих в США.)

Технологическая безработица, таким образом, стала новой постоянной причиной для беспокойства.

Любопытно, что эпидемия нарратива о технологической безработице началась в 1928 году, во время экономического подъема, задолго до Великой депрессии. Тем не менее уже в 1928 году люди были очень озабочены возможным ростом числа безработных. Ответственность за это возлагалась исключительно на технологическую безработицу и в публичных выступлениях никак не связывалась с какой-либо слабой стороной экономики США. Филипп Сноуден, бывший и будущий канцлер казначейства Соединенного Королевства, писал в New York Times в 1928 году, что США, тогдашний лидер в разработке трудосберегающих устройств, столкнулись с уникальной проблемой технологической безработицы:

«Но если другие страны вынуждены будут следовать за Америкой по пути специализации и замещения ручного труда, то и проблема безработицы в этих странах будет принимать очертания существующей проблемы с занятостью в Америке.

Это и есть та огромная проблема, с которой должна столкнуться каждая промышленно развитая страна. А именно: как избежать трудностей, которые научно-технический прогресс начинает причинять массе наемных работников. Иными словами, задача состоит в том, чтобы освободить человека от рабства у “железного человека”» (18).

В 1920-х годах было много разговоров об «экспертах по эффективности», в чьих «исследованиях временных затрат и движений» рабочие рассматривались наподобие машин. Задача экспертов состояла в том, чтобы исключить любые ненужные движения и действия, тем самым сэкономив время производственных операций и затраты на рабочую силу.

Как и другие нарративы, сложившиеся в конце 1920-х годов и получившие распространение в годы Великой депрессии, понятие «эффективность» оказалось связанным с технологической безработицей.

Как начиналась эпидемия страха перед технологической безработицей? В марте 1928 года сенатор США Роберт Вагнер заявил, что, по его мнению, безработица в стране оказалась намного выше, чем предполагалось. Он попросил Министерство труда провести соответствующий анализ. В том же месяце министерство провело исследование и получило первые официальные данные об уровне безработицы. Их обнародовало правительство США. Исследование показало, что на тот момент в Соединенных Штатах было 1 874 030 безработных и 23 348 602 работающих по найму. Следовательно, уровень безработицы составлял 7,4 % (19). Столь высокий уровень безработицы пришелся на