Впрочем, во дворце надо было жить, и жилые помещения обставлены были довольно просто. А кабинет самого Павла перегораживался ширмами, за которыми стояла обыкновенная железная кровать с кожаным матрацем и плоской кожаной подушкой. Сын всегда пытался подражать отцу, и в его покоях тоже всё было скромно — железная походная кровать, большой просторный письменный стол, несколько кресел и стульев да широкий камин с мраморной доской над ним. Здесь собрал Константин все подарки и сувениры бабушки, мелочи и безделушки, которые радовали его глаз и отвлекали от мыслей о службе.

Только сорок дней прошло с тех пор, как поселился Константин в Михайловском замке. Никогда ещё не видел он, чтобы так строг, требователен и несправедлив был к нему и Александру отец. Он всё время с подозрением смотрел на них, оглядывал с головы до ног, окидывал таким же подозрительным взглядом жену, Марию Фёдоровну, и Константин терялся в догадках: чем же не угодил он государю, чем опять недоволен отец — и старался как можно исправнее нести свою службу. Но доклады и рапорты императору превращались в пытку, из каждого пустяка умел делать отец целую драму, и ничего, кроме брани, сердитых окриков, злобной воркотни, не слышал Константин за всё последнее время. Хуже того, указом 11 марта Павел вдруг приказал посадить под домашний арест двух своих старших сыновей. Они похолодели: неужели отец решил засадить их в Петропавловскую крепость, а мать — в монастырь, а потом жениться на княгине Гагариной, с которой давно уже сообщался по потайной лестнице? Такие слухи и недомолвки носились при дворе, и лишь по оброненным фразам да отрывочным словам догадывались братья о судьбе, предназначенной им императором.

Утром, как всегда, прибыл во дворец полковник Саблуков, обычно отдающий по утрам рапорт Константину о состоянии Конногвардейского полка, шефом которого был назначен Константин. Но он не нашёл великого князя. Ему сказали, что император со своими старшими сыновьями удалился в Михайловскую церковь.

Саблуков удивился странному приказу, полученному им рано утром, — дежурить по полку. Его эскадрон должен был заступить в караул во дворце, а его неожиданно оставляли на месте, да ещё и самому Саблукову приказали находиться при полке неотлучно. Что это значило, Саблуков не понимал, но так и не смог добиться встречи со своим непосредственным начальником — Константином. Когда он уже под вечер прибыл снова во дворец, конвойный гвардеец заступил ему дорогу.

— Не велено пускать никого, — чётко отрапортовал он в ответ на объяснение Саблукова, что явился с докладом к великому князю Константину.

Саблуков возмутился: что всё это значит? Ему удалось уговорить гвардейца пропустить его в кабинет Константина.

— Великий князь под арестом, — тихо сказал гвардеец.

Саблуков удивился ещё больше, но, войдя в кабинет великого князя, увидел его.

Константин был сильно взволнован, как всегда, в волнении он хлопал себя по карманам руками и принял Саблукова, оглядываясь, как будто страшась чего-то.

Саблуков начал свой доклад о состоянии полка и о странном приказе не являться на дежурство во дворец, а оставаться в полку. Константин проявлял мало внимания к словам полковника.

Много позже сам Саблуков так писал об этом:

«В кабинете Константина появился и Александр, имевший вид испуганного, крадущегося зайца.

Оба брата молча слушали про доклад.

Вдруг дверь отворилась, и появился государь в сапогах со шпорами, и шляпой в одной руке и с палкой в другой и направился, как на параде, прямо к нам. Александр, ни минуты не медля, побежал в свои покои. А Константин словно окаменел на месте, только руки его продолжали мелко и часто бить по карманам. Я обернулся и передал государю мой доклад о состоянии полка. Государь сказал:

— Ты дежурный?

Затем он дружелюбно кивнул и вышел. Тотчас в комнату опять заглянул Александр.

— Ну, брат, что ты на это скажешь? — спросил его Константин. — Разве я не говорил тебе, что он, — жестом показал он на меня, — не будет бояться?

Александр спросил меня, неужели же я не боюсь государя.

— Нет, — спокойно ответил я, — я исполняю мой долг и боюсь только моего шефа, великого князя Константина Павловича.

— Так вы ничего не знаете? — спросил Александр.

— Ничего, ваше высочество, кроме того, что я дежурный не в очереди.

— Я так приказал, — сказал Константин.

— К тому же, — заметил Александр, — мы оба под арестом...

Я засмеялся. Великий князь удивился.

— Отчего вы смеётесь?

— Оттого, — ответил я, — что вы давно желали этой чести.

— Да, — сказал Константин, — но не такого ареста, какому мы подверглись теперь. Нас обоих водил в церковь Обольянинов (генерал-прокурор) присягать в верности!

— Меня нет надобности приводить к присяге, — сказал я. — Я верен.

— Хорошо, — заметил Константин, — теперь отправляйтесь домой и смотрите, будьте осторожны...

Саблуков вернулся домой смущённый и полный дурных предчувствий.

А через два часа к нему прибыл фельдъегерь из дворца с приказанием немедленно прибыть во дворец. Саблуков сразу же отправился. Павел уже был в чулках и башмаках вместо сапог и спросил Саблукова:

— Вы якобинец?

— Так точно, ваше величество...

— Не вы сами, а ваш полк?

— Я, пожалуй, но относительно полка вы заблуждаетесь.

Император внимательно взглянул на Саблукова:

— Я знаю, что лучше. Караул должен удалиться...

Саблуков скомандовал караульным солдатам «направо марш», и они, чётко печатая шаг, ушли.

— Ваш эскадрон, — довольно дружелюбно сообщил император, — будет послан в Царское Село. Два бригад-майора будут провожать полк до седьмой версты. Распорядитесь, чтобы в четыре утра все были готовы вместе со своими пожитками.

А двух камер-гусаров он распорядился поставить на часах у своей опочивальни».

Этот караул Саблукова был последним караулом, верным императору. Он отослал его вопреки распоряжению Константина и тем ускорил свой смертный час...

Константин, посаженный под арест, ничего не знал о последних распоряжениях государя. Правда, он видел, как мрачен и суров за ужином отец, как нервничает и грустит Александр, как испуганно смотрит вокруг Мария Фёдоровна, а Елизавета Алексеевна не поднимает глаз от тарелки. Не знал Константин, что генерал-прокурор Обольянинов уже предупредил царя об измене, о заговоре против него, но ошибся, назвав замешанными в него и императрицу, и обоих великих князей. Потому и обстановка за последним ужином была как нельзя более напряжённой и нервной. Павел то и дело злобно и дико посматривал на свою семью, а перед самым удалением в опочивальню насмешливо остановился перед Марией Фёдоровной, скрестив руки и злобно пыхтя: Этот жест всегда означал у него крайнюю степень нерасположения, затем он повторил этот жест перед обоими сыновьями и лишь потом ушёл, не попрощавшись перед сном со своими близкими. Мария Фёдоровна заплакала, тоже ушла, сморкаясь в кружевной платочек, а Константин и Александр переглянулись, пожали плечами и отправились по своим апартаментам.