Свадебное празднество длилось целую неделю. Пиры сменялись охотой, театрализованными представлениями, фейерверками. Титулованные гости, именовавшие себя на французский манер de la fleur des pois (дословно – «цветок гороха», иносказание – «человек утонченного аристократического общества»), решив, что вдали от цивилизации, на лоне природы можно позволить себе расслабиться, развлекались травлей собаками лисьих семейств, маскарадами, костюмированными танцевальными вечерами и обжорством. Ели много и практически постоянно. Портвейн лился рекой. Сэр Джейкоб на одном из вечеров приказал вылить сто двадцать дюжин бутылок этого благородного напитка в фонтан, наспех устроенный перед усадьбой. Напившиеся гости полезли купаться в вине. Было весело. Многие кавалеры и дамы высшего света вели себя вызывающе, скинув с себя намокшие после купания платья и уединившись в саду. Всюду витал дух фривольности и порока, к которому так тянулся дед, появлявшийся вечерами в сопровождении неизменной фаворитки Лизы Бригз.

Лишь молодые оставались трезвыми и холодными, глядя с брезгливым безразличием и скукой на царящее по случаю их бракосочетания веселое безумство. Познакомившись в первый же день со всеми родственниками новоиспеченного мужа, Анна сразу потеряла к ним всякий интерес, так как с трудом могла поддержать беседу. Мужчины нашли ее слишком холодной и блеклой, а потому обходили вниманием, одаривая оным более симпатичных, пылких и падких до удовольствий особ.

Чарльз также чувствовал себя не в своей тарелке. Его старший брат, который всегда в детстве поддерживал Чарли, не смог приехать из Индии по причине сильной малярии. Он написал длинное письмо, в котором выражал радость от того, что Чарльз наконец-то становится взрослым, и огорчение по поводу постоянного вмешательства сэра Джейкоба в дела младшего брата, на что тот неоднократно жаловался ему в письмах. Во время застолий он не смел ни хорошенько выпить, ни наесться вдоволь, сидя подле строгой супруги. К тому же Чарльза серьезно удручала неудача, постигшая его в первую брачную ночь. Мысль о неспособности вести нормальную половую жизнь так и сверлила мозг юного джентльмена. В каждом взгляде, обращенном на него, в каждой вольной шутке ему чувствовался намек на то, что гости знают о его поражении и молчат лишь из чувства такта. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как уподобиться своей молодой супруге и, не участвуя в веселье, безразлично наблюдать со стороны, как гости все более и более разнузданно развлекаются.

Едва лишь сержант ушел, как констебль тотчас переместился со своего освещенного участка в тень домов, с испугом глядя в зашторенные окна кабинета, где, по его предположению, сейчас находился предмет внимания. Узкий тупик между домами, заканчивающийся грязным дощатым забором, воняющий кошками и помоями, успокаивающе подействовал на всегда степенного Смита. Привыкший крепко стоять на твердой земле, он с ужасом поглядывал в сторону особняка, даже не представляя себе, как это еще совсем недавно он безо всякого страха и стеснения разглядывал, стоя под газовым фонарем, джентльмена с прекрасными бакенбардами. А вдруг тот заметил следившего за ним констебля? От этой мысли Смит резко вздрогнул и попятился в самый тупик, ступив во что-то липкое и скользкое.

Констебль дежурил в ту самую ночь, когда инспектор Скотленд-Ярда мистер Фредерик Эберлайн обнаружил четвертую жертву Джека Потрошителя, уличную проститутку по имени Энни Чепмен, по прозвищу Хмурая Энни. Зрелище было не из приятных. Да уж, на такое изуверство больше он не хотел бы глядеть ни за какие деньги, будьте уверены.

Убийца выпотрошил свою жертву, вскрыв живот и вырезав матку. Но этого ему показалось мало, и Джек Потрошитель, срезав с внутренней стороны бедра уличной потаскухи кусок кожи в виде сердца, засунул его ей в рот, словно замкнул мертвые уста. Затем, аккуратно накрыв вспоротый живот юбкой, убийца мелом написал на стене следующие стихотворные строки: «Евреи, вот кого недаром станут в сем деле обвинять. Евреев и других нечистых пора нам с острова изгнать». Смит потому так хорошо запомнил стихи, что сержант Годли приказал ему стереть надпись. Все лучше, чем стоять в карауле около тела несчастной.

Констебль тяжело вздохнул и покачал головой, стараясь отогнать тяжелые видения. Ему вспомнилось, как, старательно и медленно водя тряпкой по стене, он просил бога сделать так, чтобы уж более никогда в жизни не увидеть подобного. И вот на тебе! Мало того что именно Смиту довелось найти во время дежурства жертву, так он еще и должен теперь следить за домом убийцы.

Смит медленно поднял глаза к плотно зашторенным, но все-таки светящимся окнам кабинета и внезапно увидел силуэт мужчины, следившего за ним. И хотя он знал, что объект не должен его видеть, Смит все же сжался, стараясь стать еще более незаметным.

Джентльмен постоял еще немного, разглядывая констебля, которого он, несмотря на царившую в тупике темноту, прекрасно видел, затем вновь вернулся за письменный стол и медленно раскрыл коробку с сигарами. Выбрав лучшую, он поднес сигару к серебряной гильотинке, отрезал кончик и раскурил от свечи. Сизоватый дымок тонкой струйкой поплыл к потолку, заполняя кабинет сладковатым ароматом хорошего табака.

Джентльмен вспомнил, что Хлоя, его жена, обожала этот аромат и даже садилась к нему на колени, когда лейб-медик королевской семьи изволил после обеда курить. Милые сердцу воспоминания мгновенно пронеслись перед затуманившимися глазами. Мужчина взялся за перо и продолжил свою биографию.

* * *

Кто был моим физическим отцом – этот вопрос до сих пор чрезвычайно занимает меня. Возможно, именно в нем кроется загадка моего поведения и проблем, которые в последнее время столь серьезно стали мне докучать. Конечно, истинный джентльмен, коим я являюсь, не имеет морального права даже думать, что хоть на йоту сомневается в отцовстве своего родителя, однако после всего того, что со мной случилось, я не только думаю подобным образом, но и могу напрямую задать этот вопрос бумаге.

Помнится, я остановился на свадьбе Чарльза, моего отца, и Анны Эмберли, моей матушки. В первую же брачную ночь отец был серьезно разочарован разницей между его представлениями о физической близости и реалиями, ошеломившими Чарли. Едва лишь до крайности любопытствующие гости наконец соизволили удалиться из спальни, специально приготовленной и лично обставленной плотоядным сэром Джейкобом, как изможденный бесконечно тянущейся свадебной церемонией супруг с глухим стоном повалился в кресло, стоящее подле полукруглой кровати с тяжелым пологом. Анна, уставшая намного менее своего новоявленного супруга, принялась медленно и крайне тщательно разбирать сложную прическу, которая была собрана на голове бесчисленными булавками. Подождав, оправившись и немного восстановив силы, Чарли подошел к жене и нежно обнял ее за талию. «Чарльз, – строгим тоном произнесла та, даже не поворачиваясь к законному мужу. – Позволь, прежде чем ты выполнишь свой супружеский долг, мне раздеться».

«Да-да, конечно», – промямлил отец и, раздевшись догола, уселся в кресло, терпеливо ожидая, пока мама позволит ему приблизиться, дабы наконец-то приоткрыть завесу тайны.