она хранила свою девственность и даже избегала супружеского ложа, будь оно светским или освященным церковью.

В начале тридцатых в Нене влюбился плотник-итальянец. Какой же он был славный… Высокий, светловолосый всегда чистый и надушенный. Он приходил к дверям бабушкиного домика который не особенно отличался от других и не много стоил. Но так как никто в этой семье не работал им приходилось довольствоваться тем, что им давал дядя Тито который работал в газете.

Тетя Нене хвалилась поцелуями, которыми они друг друга оделяли. Но другого они ничего не делали потому что она хотела до замужества остаться девой. Этого я не понимала. Я думала, что медальон с изображением девы марии который она носила на шее защищал ее от чего-то очень греховного что я связывала с беременностью. Возможно, выйдя замуж, она должна была бы снять этот медальон чтобы дева мария не увидела, уж не знаю чего нельзя было видеть Богоматери. В голове у меня все смешивалось и клубилось и я выплескивала это на картонки, так я написала изящную шейку на которой висело на цепочке изображение Девы Марии Луханской[6] и выступающего из тени которой я добилась растушевывая пальцем широкие черные мазки, огромного мужчину вроде молочника-баска который приносил нам молоко и каждый раз восклицал «аррауиа» или что-то подобное, и с этого туловища стекали устрашающие потоки душившие нежность шейки и дева рыдала. Чтобы передать плач я нарисовала красные разорванные брызги которые мучили создание с лилейной шейкой.

Жених-итальянец принес хорошее дерево и подновил спальню, кровать и ночные столики. Потом он занялся бы мебелью в столовой и другими мелочами необходимыми для достойного дома. Тетя Нене, я это узнала потому что подслушала под дверью, смеялась над гринго, что этот итальяшка себе думает что я пойду за него замуж и буду лопать пасту? Как-то я ей сказала: лучше уж пасту чем все время пить один кофе с молоком.

Она сказала что я должна ей помочь избавиться от итальянца, потому что он ей уже надоел, а я сказала что нет, мне это не нравится и я не буду. Она сказала что мой папа тоже был гринго и бросил маму. Я спросила не стыдно ли ей так обманывать хорошего сеньора, а она ответила что этот итальянский сброд никакого отношения к сеньорам не имеет и в ту же ночь уехала в Часкомус где жил ее брат, мой дядя и брат моей мамы.

Потом я долго ничего не слышала об этой заварушке и тетя Нене целый год не возвращалась в материнский дом откуда выходила побаиваясь столкнуться с итальянцем. К счастью я узнала что он, разочаровавшись в Нене, вступил в союз с девушкой из Генуи и она уже ходила беременная и я подумала, что теперь она наверное не носит медальон с девой марией потому что была с мужем чего деве марии не следует ни видеть ни слышать.

Вскоре у тети Нене появился новый жених, аргентинец из Кордовы. Мне нравился его говорок и я кое-что по этому поводу нарисовала.

С этим женихом они пели, она играла на гитаре а другая подруга заваривала мате. Продолжалось это недолго. Этот господин не мастерил ни мебели ни чего-то другого. Как-то июньским вечером когда рано темнеет он прижал ее к стене и она закричала как петух поутру и пришел дежуривший на углу полицейский и оторвал наглеца – пришлось оторвать потому что он вцепился в мою тетю – и забрал его в участок.

Это был краткий и скандальный роман. Думаю, у нее были и другие, но под сурдинку, пока не появился дон Санчо который ее завоевал.

Дон Санчо, республиканец из Испании мне очень нравился потому что был похож на Дон Кихота из Ла-Манчи.

У меня была книжка в твердой обложке с фигурой Рыцаря с конем Росинантом и пузатым Санчо Пансой, но у тетиного жениха совсем не было пуза, он был тощий как жердь и так складно говорил, что я с нетерпением ждала, когда они вдвоем придут в гости пить чай с печеньем, которое он покупал. Но чай с печеньем-то меня как раз не очень интересовал, а вот послушать голос сеньора Санчо хотелось. Он рассказывал увлекательные истории о своей далекой родине вдохновляя меня на новые картины и услаждая мои уши названиями вроде Аллея Инфанты или река Мансанарес, и я представляла себе девочку в белом платье и с маленькой короной на голове, сжимающей охапку цветов, и воды Мансанарес заполненные танцующими в волнах яблоками[7] похожими на головки пухлощеких херувимов, которых я и нарисовала.

Дон Санчо подарил мне чудесную фарфоровую куклу которую я должна была назвать Нене, в честь моей тети и его возлюбленной. Мама считала что раз мне скоро четырнадцать куклы мне уже ни к чему. А я положила ее в свою кровать и ночью мы обнимались.

Я поняла что моя судьба как одинокий дождь сеялась с пасмурного неба когда мама встряхивая простыни на моей кровати вытряхнула Нене, мою куклу и ее очарование разлетелось вдребезги, а у меня появился тремор и его долго не могли вылечить. Я выросла после этого крушения. Какой-то обломок ныл внутри меня. Фарфоровые осколки Нене, моей куклы, впившиеся в печень вызвали нервное воспаление, а еще я научилась плакать.

Я опять плакала когда тетя Нене бросила мужа то есть дона Санчо. Однажды я спросила почему она отказалась исполнять свои супружеские обязанности. Она ответила что не следует обсуждать такие личные темы со мной, потому что я ее племянница и должна уважать ее и что еще будет время обсудить со мной пикантные и грязные дела.

Я ответила что ее сестра, другая моя тетя, наверняка делает пикантные и отвратительные дела со своим мужем а Нене велела мне закрыть рот.

Тетя Инграсия

Она была замужем за Даниелито, своим двоюродным братом, и у них было две дочери. Мою семью должно быть преследовало какое-то проклятие, потому что мои двоюродные сестрички ходили в коррекционную школу и у одной из них было по шесть пальцев на каждой ноге и нарост на руке который был почти как палец. Но не палец.

Другая сестричка, как говорили, была лилипуткой, что значит то же что карлица.

Тетя Инграсия забрала их из школы и у старшей Карины в четырнадцать лет был дружок а другая двенадцатилетняя Петра за ними шпионила. Дядя Даниелито не имел сильного характера и оставлял семью на