— Тяжелые времена? Ты имеешь в виду последнюю выходку Линды?

Кен нахмурился, вспомнив, что сегодняшний день принес ему не одну неприятность. Его шестнадцатилетняя племянница, легкомысленная девица, совсем отбилась от рук.

— Да, мы поссорились с ней, — наконец сказал Кен. — Я запретил ей появляться на вечеринке вместе с парнями, о которых идет дурная слава. Она надула губы и ушла в свою комнату. Но, пока я разговаривал с Эб… с одной клиенткой, негодница, оказывается, сбежала.

— Сбежала? То есть убежала из дому?

— Нет, что ты. Все ее вещи на месте. Линда просто ушла без моего разрешения на вечеринку. Причем оставила записку, мерзавка: «Я в гостях, не жди меня раньше полудня завтрашнего дня». Пусть только вернется, я всыплю ей по первое число.

— А почему ты не сходишь туда сам и не вернешь ее? — удивленно спросила Полли.

— Все дело в том, что я понятия не имею, где они собрались. Иначе я отправился бы туда и оторвал голову Линде и этим подонкам. Честно говоря, может быть, я и напрасно злюсь на нее. Но впервые в жизни она отказалась назвать мне адрес вечеринки, и я сразу заподозрил недоброе. Я позвонил ее друзьям, пытался выведать у них место тусовки, но они все как воды в рот набрали. Ну я доберусь до нее! — в сердцах воскликнул Кен.

— Не будь с ней слишком суров, — постаралась утихомирить разошедшегося приятеля Полли. — Она же еще ребенок. Разве с тобой в шестнадцать лет не случалось подобного?

Кен отрицательно покачал головой. Его детство и юность действительно сложились совсем иначе. Кену не нужно было спрашивать разрешения, а следовательно, и убегать из дому, так как его отец был готов отпустить сына на все четыре стороны, как только тот научился ходить. Впервые полицейские задержали мальчика, когда тому не исполнилось и шести лет: Кен, который уже успел уйти от города на несколько миль, шагал по проезжей части шоссе. Когда отец умер, Кен переехал к своему брату Сэму, который был намного старше его.

Несколько позже, когда Сэм погиб в результате несчастного случая, его вдова сплавила дочь Линду в приют, и Кен, узнав об этом, забрал девочку к себе. К тому времени он уже встал на ноги и, оформляя опекунство над племянницей, без труда доказал, что сумеет достойно заботиться о Линде.

— Не стоит взывать к моему чувству справедливости, Полли. По крайней мере, сегодня, ладно? У меня забот полон рот, и я не хочу искать оправдания выходкам вертихвостки Линды.

— Заботы? О каких заботах ты говоришь? Какие-нибудь неприятности на работе? — забеспокоилась Полли.

— Слава Богу, нет! Дела идут своим чередом, пожалуй, одна только лечебница не доставляет мне головной боли. Все остальное… — Кен не договорил, услышав истошный вопль, донесшийся из соседней комнаты.

Полли чертыхнулась.

— Я же просила Мэта не приглашать этого придурка, Вилли Хуберта! Когда он разойдется, его не уймешь. Теперь этот бешеный будет орать всю ночь. От его рева дрожат оконные стекла. Он что, хочет, чтобы сюда сбежалась вся полиция города?

— Не беспокойся, Полли, сегодня же праздник, все люди веселятся, и вряд ли сюда нагрянут копы, чтобы оштрафовать нас за нарушение порядка.

— Будем надеяться, — пробурчала Полли с недовольным видом. — Если сюда приедут копы, то они заметут по крайней мере половину наших гостей только из-за одного внешнего вида. — Она скорчила смешную рожицу, и Кен улыбнулся. — Вставай, пойдем к гостям. Ты не находишь, что мы с тобой отвратительно трезвые?

Когда Эбигейл проснулась, в комнате было темно. Тошнота прошла, и теперь у нее разыгрался зверский аппетит. Эбигейл включила настольную лампу и взглянула на часы. Без четверти двенадцать. Прислугу отпустили по случаю праздника, Сьюзан и Майкл в церкви, значит, в доме никого нет. Эбигейл вдруг страшно захотелось сладкого чаю и сандвич с беконом и маринованным огурцом. Она встала, накинула халат и вышла из спальни.

Спускаясь со второго этажа на кухню, Эбигейл думала о том, как ей повезло с предками. Сьюзан прекрасно знала, что ей недолго осталось командовать в доме. Согласно до сих пор действовавшему завещанию прадедушки Эбигейл, особняк наследовал старший ребенок в семье, вне зависимости от пола последнего. Таким образом, Эбигейл должна была стать полноправной хозяйкой родового гнезда. Что же касается другого движимого и недвижимого имущества, оно переходило по наследству к ней и к Майклу в равных долях. Перспектива лишиться роскошного дома, скорее похожего на дворец, пугала Сьюзан. Она подозревала, что, вступив в права наследства, падчерица отправит ее жить на небольшое ранчо.

И Сьюзан не ошибалась: если бы отец Эбигейл, поддавшись на уговоры, не внес в свое завещание пункт о том, что дом в Ричвилле перейдет к дочери лишь по достижении ею тридцатилетнего возраста, мачеха давно бы уже переехала из роскошных городских апартаментов в сельское захолустье. Эбигейл сразу бы указала Сьюзан ее место, не позволив больше мачехе разыгрывать из себя светскую львицу.

На любые упреки в жестокости у Эбигейл был готов ответ: «В свое время эта женщина просто выжила меня из родного дома, я, словно сирота, жила в школе-интернате, поэтому я всего лишь плачу по долгам».

И действительно, идея поместить девочку в закрытое учебное заведение, расположенное вдали от дома, принадлежала мачехе. Отец однажды позвал Эбигейл к себе в кабинет и сказал:

— Сьюзан говорит, что я и твоя мать вели себя как очень недальновидные и эгоистичные люди, когда принимали решение о твоем обучении в школе Ричвилла. Сьюзан лучше разбирается в вопросах воспитания, чем я. Рано или поздно ты ее поймешь и скажешь ей спасибо. На следующий день девочку отправили в один из дорогих частных пансионов Ванкувера. Эбигейл давно повзрослела, а «рано или поздно», обещанное отцом, так и не наступило. Более того, неискренность мачехи наглядно проявилась тогда, когда встал вопрос об обучении ее сына Майкла. Сьюзан даже не заикнулась, что мальчика надо отдать в закрытое учебное заведение, и он конечно же остался дома. И, лишь перейдя в школу высшей ступени, Майкл год провел в Ванкувере. Как только он получил водительские права, мать сразу же купила ему дорогой «бентли», хотя парню оставалось учиться еще целый год вдали от дома, причем старшеклассники его учебного заведения имели право наведываться домой лишь раз в месяц на два дня. Так когда же Майкл собирался гонять на своем новеньком автомобиле? Впрочем, несмотря на избалованность и заносчивость Майкла, Эбигейл искренне любила его. И иногда ей казалось, что брат в глубине души питает к ней дружеские чувства, хотя Сьюзан делала все от нее зависящее, чтобы поссорить сына и падчерицу, не дать возникнуть между ними симпатии.

С некоторых пор Эбигейл перестала принимать близко к сердцу открытую неприязнь мачехи, доходившей порой до оскорблений. Она объясняла это беременностью, во многом изменившей ее взгляд на мир. Однако скорее всего причина нынешней уравновешенности Эбигейл крылась в том, что теперь она очень редко, наездами, бывала в отчем доме. Исключение составляли лишь праздники Рождества, Пасхи и День благодарения, которые традиционно принято проводить в кругу семьи. В завещании покойного Кристофера Ричардсона содержался пункт о том, что его «дорогая семья» должна непременно соблюдать этот обычай.