– Ваша светлость, это служанка, – сказал он. – Ее не могло быть на балу. Охрана никогда не пропустит во дворец девушку, одетую в такие лохмотья. Сама мысль об этом…

Но принц не желал его слушать.

– Туфельку. Живо.

Великий герцог отвесил ему деревянный поклон. С бархатной подушкой на вытянутых руках он шагнул к принцу и Элле. Но, не дойдя до них всего нескольких шагов, зацепился за что-то носком отполированного до блеска ботфорта – позже он скажет, что под ногу попался камешек, – и едва не упал.

Туфелька соскользнула с бархатной подушки. Ударилась о землю.

И разлетелась на тысячу сверкающих осколков.

Принц вскрикнул, точно от боли.

Великий герцог принялся извиняться, приложив руку к сердцу.

Солдаты нервно переступали с ноги на ногу, мечи брякали у них на перевязях.

Маман расхохоталась. Изабель вскрикнула. И только Элла была спокойна. Скоро стало ясно почему.

– Ничего страшного. У меня есть вторая такая же, – сказала она с улыбкой.

У всех на глазах она достала из кармана юбки вторую хрустальную туфельку, поставила ее на землю, приподняла подол. А когда ее маленькая ножка скользнула внутрь волшебной обувки, та сначала вспыхнула голубым светом, а затем засверкала всеми цветами радуги, словно бриллиантовая.

Туфелька подошла ей точь-в-точь.

Принц радостно засмеялся. Он сгреб Эллу в объятия и поцеловал, не заботясь о том, что другие их видят. Солдаты снова радостно закричали. Великий герцог отер со лба пот. Маман отвернулась, сжала кулаки и зашагала к дому.

Изабель, видевшая все со своего места под липой, в который уже раз пожалела, что она так некрасива. Ах, если бы она была красавицей! Тогда бы ее ценили. Тогда бы с ней считались.

– Элла выиграла, – раздался голос за ее спиной.

Это была Тави. Она приковыляла сюда из дома и теперь стояла, опираясь на спинку скамейки и держа на весу свою изувеченную ступню. Сказав эти слова, она кое-как обошла скамейку кругом и села.

– Красивые всегда выигрывают, – с горечью поддакнула Изабель.

Пока две сестры разговаривали, к ним подошла третья – Элла.

Тави приветствовала ее язвительной улыбкой.

– Как удачно, – сказала она. – Вот мы и снова здесь. Все трое. Под липой.

Но Элла ее не слышала. Она смотрела на ноги сестер, и ее лицо выражало огромную печаль, почти горе.

– Что вы с собой сделали? – спросила она, и слезы навернулись ей на глаза.

– Не смей плакать из-за нас, Элла, – жестко сказала Тави. – Слышишь, не смей. Незачем. Ты получила по заслугам, и мы тоже.

Элла подняла взгляд и посмотрела в лицо Тави:

– Правда? Значит, я заслужила вашу жестокость? А вы – эти увечья? Вот что мы заслужили?

Тави отвела взгляд. Затем встала – с трудом:

– Уезжай, Элла. Оставь этот дом. И никогда не возвращайся.

Элла, которая уже не сдерживала слез, наблюдала, как Тави тяжело хромает к дому. Потом повернулась ко второй сестре:

– Изабель, ты тоже меня ненавидишь? До сих пор?

Изабель не отвечала; во рту стало горько от воспоминаний, точно в него набилась соль. Картина, которую в первый раз удалось прогнать, снова всплыла в памяти. Ей было тогда девять лет. Тави и Элле – десять. Маман уже год была замужем за ее отцом.

Они играли тогда вместе, здесь, под липой.

Сестры.

Сводные, но все же.

Подруги.

Был летний полдень.

Небо сияло голубизной; ярко светило солнце.

Каменную ограду дома обвивали плетистые розы. Птицы пели в привольно раскинувшихся ветвях липы, под которой играли три девочки. Элла плела венки из ромашек и рассказывала сказки о Танакиль, королеве фей, которая жила в дупле липы. Тави кусочком мела писала уравнение на аспидной доске. А Изабель ручкой от швабры фехтовала с невидимым противником, представляя, будто спасает сестер от Черной Бороды.

– Время умирать, пиратское отребье! En garde!4 – скомандовала она, надвигаясь на петуха Бертрана, который подошел близко к дереву. Конечно, фехтовать с Феликсом было куда интереснее, но он сейчас был занят с новым жеребенком.

Петух вытянулся во весь рост, захлопал крыльями, громко закукарекал и бросился в бой. Сначала он гонял Изабель вокруг дерева, потом Изабель гоняла его, и так они несколько раз менялись ролями, пока Тави не выкрикнула, потеряв терпение:

– Бога ради, Иззи! Можешь ты хоть чуть-чуть посидеть спокойно?

Отделаться от разгневанного петуха было не так-то просто, и Изабель решила залезть на дерево в надежде, что он забудет про нее и уйдет. Едва она устроилась на ветке, как во двор въехал экипаж. Петух поглядел на него одним глазом и сбежал. Из экипажа вышли двое мужчин. Один был седым и сутулым. В одной руке он держал трость, а в другой – хорошенькую шелковую коробочку с нарисованными на ней цветами. Второй нес кожаный саквояж. Изабель их не узнала, но ничего необычного в этом не было. К отчиму часто приезжали из Парижа – в основном купцы, как и эти: поговорить о делах.

Мужчины не увидели ни Изабель, ни Эллу, которую скрывала густая тень липовой кроны – только Тави, сидевшую на скамейке со своей доской.

– Чем ты занята, малышка? Учишься писать буквы? – обратился к ней господин постарше.

– Нет, пытаюсь доказать пятую теорему Евклида, – ответила Октавия, сведя брови и не отрываясь от доски.

Старик хихикнул. И ткнул своего спутника локтем в бок.

– Ты погляди, какая ученая выискалась! – сказал он и снова обратился к Тави: – Послушай меня, утенок, не надо забивать свою головку алгеброй.

– Вообще-то, это геометрия.

Услышав такое замечание, старик нахмурился.

– Хорошо, пусть геометрия, все равно это не для женских мозгов, – предостерег ее он. – Ты перенапряжешься. У тебя начнутся головные боли. А от головных болей возникают морщины, ты это знаешь?

Тави подняла голову:

– Так вот оно что? А ваши тогда откуда взялись? Вы уж точно мозги особо не напрягаете.

– Нет, это уже слишком… В жизни такого не видел… Грубиянка! – запыхтел старик и даже замахал на Тави палкой.

И тут перед ним появилась Элла:

– Тави вовсе не хотела грубить вам, господин…

– Хотела, – буркнула Тави.

– …просто Евклид ее раздражает, – закончила Элла.

Старик тут же успокоился. По его лицу расплылась улыбка. Элла всегда так действовала на людей.