— Это обычное дело, — кивнул господин Густав. — Когда я выступал в московском цирке, в тамошнюю труппу приняли молодого человека очень знатного дворянского рода. Так он выходил на арену в шелковой маске.

А господин Барберри, воодушевившись, крикнул женщине, снова взявшейся за чистку картошки:

— Мари-Мари, сшей сегодня к вечеру шелковую маску для этого симпатичного юноши!

Виктор хотел было отвести Миклоша в сторонку, но господин Барберри перехватил его и с поклоном произнес:

— Сударь, вы не соизволите оказать нам честь отобедать с нами, бедными артистами?

— С удовольствием, — отозвался Миклош. — Благодарю вас.

Его сердце трепетало от радости: наконец-то нашлись сведущие люди, по достоинству оценившие его мастерство! На минутку перед его мысленным взором предстал строгий отец, который наверняка сильно рассердился бы, узнав, что его сын подружился с бродячими артистами, но Миклош тотчас успокоил себя тем, что никто об этом не узнает.

— Послушайте, — сказал Виктор, когда они отошли подальше от кибиток, — я вижу, что вы и в самом деле многое умеете, но прошу вас, не верьте тому, что говорят мой отец и господин Густав. Они чрезмерно восторженные, увлекающиеся люди, которые обожают свою профессию и поэтому счастливы, видя, что и другие ценят ее точно так же. Но вы еще не знаете, сколько надо натерпеться, чтобы стать даже обычным артистом.

Миклош бросил на него недоуменный взгляд.

— Почему вы мне все это говорите?

— Потому что я намного опытнее вас и уже знаю жизнь, знаю такое, о чем вы даже и не догадываетесь. Под нашей пестрой мишурой скрывается невероятная нищета. Мы больше голодаем, чем другие люди едят. Оставайтесь и дальше школяром. Учитесь, ведь на свете нет ничего прекраснее учебы!

Они еще долго прохаживались вокруг ярко раскрашенных кибиток, беседуя на самые разные темы. Внезапно из одной кибитки послышался жалобный собачий лай, сопровождаемый щелканьем кнута.

— Зачем так мучают собаку? — встрепенулся Миклош.

— Да никто ее специально не мучает, — отозвался Виктор. — Это у господина Густава такой метод дрессировки. А как иначе? Животному ведь не объяснишь, что надо делать на арене.

Собака завыла, и снова послышалось щелканье кнута.

— Пойдем отсюда! — не выдержал Миклош.

— Вот видите, такова жизнь циркачей. Когда собака вечером выйдет на арену, никто по ее виду не скажет, сколько побоев ей пришлось вынести, чтобы научиться прыгать через горящий обруч. А под яркими блестками на наших цветастых одеяниях не будет видно, что ни у кого из нас маковой росинки во рту не было.

Молодые люди могли бы разговаривать до бесконечности. Они быстро прониклись искренней симпатией друг к другу, хотя и надежды, и мечты у них были абсолютно разные. Виктор завидовал Миклошу, а тот всей душой стремился приобщиться к полной лишений, полуголодной жизни циркового артиста.

Их разговор прервал зычный голос господина Барберри:

— Кто хочет обедать, поторопитесь!

— Пойдемте! — сказал Виктор. — Этот призыв обычно означает, что обед уже близится к концу.

Но на этот раз он ошибся. Господин Барберри из уважения к гостю велел ничего не трогать до его прихода. А потом, уже во время обеда, — к величайшему удивлению всей труппы — ни у кого не отбирал тарелки.

Господин Густав шепнул на ухо Виктору:

— Старику явно пришелся по душе этот парень!

После обеда с циркачами Миклош поспешил домой. По пути он перелезал через все достойные внимания заборы, заранее начиная ощущать себя цирковым артистом.

Отец уже ждал его и, нахмурившись, пробурчал:

— Что это ты не приходишь домой обедать? Где ты болтался все это время?

Миклош растерялся. Никаких отговорок в голову не приходило, а правду сказать он не осмеливался и уже чувствовал, что совершил ошибку, приняв приглашение господина Барберри отобедать с цирковой труппой. Но тут, на его счастье, к ним нагрянул дядюшка Мартонфалви со своей неизменной пенковой трубкой в зубах и с серой борзой на поводке.

— Ну что, дружок, опять ты проштрафился? — усмехнулся он, заговорщицки подмигнув Миклошу. — Я тебя понимаю. Молодой, кровь горячая… В твоем возрасте я тоже имел склонность к безрассудным поступкам.

Михай Касони раздраженно махнул рукой. В присутствии управляющего имением он никогда не мог приструнить сына с подобающей строгостью. Старик управляющий своими прибаутками неизменно разгонял тучи, сгущавшиеся над головой Миклоша.

Янош отложил книгу, которую читал в этот момент, и, подойдя к брату, прошептал ему на ухо:

— Чего ты хочешь от этих циркачей? Я же знаю, что ты почти весь день был у них.

— Яничка, я тебе все расскажу, — так же шепотом отозвался Миклош. — Только ты не выдавай меня. Я познакомился там с одним замечательным парнем. Таких я еще не встречал… Умный, рассудительный. Его зовут Виктором, и он известный цирковой наездник. Если мы вечером пойдем на представление, я тебя с ним познакомлю.

И тут вдруг к Миклошу обратился Мартонфалви:

— Дружок, я слышал, в наше село приехали бродячие комедианты. Как ты считаешь, стоит пойти посмотреть на них?

— Я считаю, что это отличная труппа! — с жаром воскликнул Миклош.

— Ну, тогда пойдем. Поддержим искусство! Если, правда, этот балаган можно назвать искусством.

Такие слова произнес дядюшка Мартонфалви, и Миклош, к своему удивлению, только тогда осознал истинное положение вещей. Он ведь считал, что на это представление придут лишь местные крестьяне. И вот, пожалуйста, — уважаемый дядюшка Мартонфалви выдвинул лозунг: «Поддержим искусство!»

Янош сбегал к его преподобию и сообщил, что нельзя пропускать такое замечательное представление. Миклош навестил сельского писаря. И — как это обычно бывает в деревнях — вскоре каждый уже считал своим долгом поглядеть на заезжих знаменитостей.

По дороге к дому Миклош встретил Белу Винцехиди, гулявшего, как обычно, в сопровождении своего гувернера.

— Какие-то бродячие циркачи разбили свой шатер возле трактира, — грассируя и растягивая слова, проговорил Бела. — В Будапеште мы ходили в настоящий, первоклассный цирк. Так что нам совсем неинтересно смотреть на каких-то бродячих скоморохов.

Миклош непроизвольно сжал кулаки, услышав такой пренебрежительный отзыв о своих новых друзьях.

А Пал Буго наставительным тоном выговорил своему воспитаннику:

— Нельзя судить о том, чего ты не видел. Может быть, эти артисты ничуть не хуже, чем те, столичные.

Тем временем дело шло к вечеру. По договоренности с господином Барберри Миклошу надо было прийти в цирк до начала представления, чтобы примерить гимнастический костюм, но он не мог незаметно выскользнуть из дома, потому что отец не спускал с него глаз.

Из дома они вышли все вместе. Впереди вышагивал дядюшка Мартонфалви, не выпускавший изо рта свою трубку. Подойдя к кассе, где сидела светловолосая женщина, он достал кошелек и небрежно проронил:

— Дайте дюжину