– Чему это ты улыбаешься? – с подозрением спросила мама.

Отец, сдвинув на переносице брови, тоже посмотрел на Лару с любопытством, но промолчал.

– Да так… Собиралась ехать с Владом, а теперь поеду без него. Пусть знает!

– Опять поссорились?

Та-ак, похоже, начнется вторая часть спектакля, именуемая «не понимаю, что ты нашла в этом Владе?..» Антракт с чаем закончился, Алена еще не вернулась, а значит, на сцене будет разворачиваться действие с Владом. Тоже обязательное в сценарии пятничных вечеров.

– Да нет… – Лариса предприняла попытку вычеркнуть из сценария нелюбимую сцену.

Да только, к сожалению, у мамы она являлась самой любимой, после «кулинарной», естественно.

– Что «да нет»? Либо да, либо нет. Лариса, мне не нравятся твои отношения с Владом. И ты это знаешь. Что он тебе даст? Полтора года мозги парит, а жениться даже не думает! Не понимаю, почему ты так в него вцепилась? Уже давно могла бы выйти замуж за порядочного человека. А ты в этого Влада…

– Ма, – недовольно поморщилась Лариса. – Давай сейчас не будем. Моя жизнь, и мне решать, как ее устраивать.

– Да ты и не хочешь ее устраивать! Вцепилась в этого Влада и с другими мужчинами уже не знакомишься! Как будто он тебе муж – этот Влад…

– Вот завтра и познакомлюсь. Следуя напутствиям шефа, буду завязывать контакты с важными дядечками на благо нашей конторы.

– Лучше бы на благо себе, а не конторы знакомилась, – недовольно поджала губы мама.

А Лариса хмыкнула. Мысль «закадрить» важную персону веселила своей нереальностью. Не для нее, Лары, подобные романы. По собственному мнению, она не обладала ни неотразимой внешностью, способной наповал сразить «объект», ни женской цепкостью и хваткостью, ни алчностью охотницы за тугими кошельками, ни другой совокупностью качеств, необходимых для достижения цели выйти замуж за богатого и влиятельного человека. Но мама, похоже, думала иначе и опять завела знакомую песню:

– Вот что твой Влад?..

Видимо, решила отыграть любимую сцену до конца. И отыграла бы, если бы не появление Алены.

– Привет!

Младшая сестра объявилась на кухне как была – в куртке. Не обращая внимания на ворчание родителей по поводу опоздания, она присела на свободную табуретку и тоном капризного ребенка спросила у Ларисы:

– А пирожные принесла?

– Принесла, – кивнула Лариса в сторону холодильника. – После ужина попробуешь.

Пирожные выпекали в небольшой кондитерской, расположенной неподалеку от Ларисиной работы. Алена, однажды попробовав их, заявила, что вкусней ничего не ела (чем несколько обидела мать), и теперь в каждый визит старшей сестры ожидала обязательный гостинец. Эта коробка с пирожными оставалась едва ли не единственным звеном, связывающим родных, но таких разных сестер.

– А я не хочу ужинать! Меня уже накормили.

Последняя фраза должна была послужить пусковым механизмом для долгого и надоедливого возмущения мамы, оскорбленной тем фактом, что ее дочь уже накормили в каком-то кафе или ресторане, когда дома столько всего вкусного и полезного. Но Лариса опередила мать, невозмутимо отрезав младшей сестре:

– А раз накормили, то и пирожных, думаю, тебе тоже не захочется.

И подмигнула отцу в ответ на его одобрительную усмешку.

– Не будешь ужинать, не получишь сладкое, – с готовностью ухватилась мама за подкинутую реплику и отвернулась к плите, чтобы подогреть ужин.

– Я суп не буду! – протестуя, завопила Алена, но в ответ получила лишь новое замечание отца:

– Сними куртку. И руки вымой. А орать, хочешь ты супа или не хочешь, будешь своим кавалерам.

– Поужинаешь и получишь пирожные! – поддакнула отцу Лариса, провожая взглядом младшую сестренку, выбравшуюся из-за стола и прошествовавшую мимо с достоинством оскорбленной королевы.

– Артистка!

– Циркачка, а не артистка, – вздохнул отец и тихо добавил: – Сами виноваты, мы же ее и избаловали.

Да и как не избаловать. Алена была младшей дочерью, в детстве часто болела, и поэтому ей, как младшей и болезненной, доставалась бо?льшая часть родительского внимания. К тому же она родилась на удивление красивой девочкой. Аленина красота привлекала внимание еще с детства – вначале родственников, маминых подруг и просто случайных прохожих, которые, не скрывая восхищения, любовались маленькой нарядной «куколкой». Родителям льстило такое внимание к внешности их младшей дочери, и они еще больше баловали Аленку, покупая той красивые наряды, дорогие игрушки и потакая любым ее капризам. Неудивительно, что впоследствии младшенькая выросла в эгоистичную, капризную и ветреную барышню, к своим двадцати годам прочно усвоившую жизненное кредо: мир создан для того, чтобы вращаться вокруг нее. Ее яркая красота расцвела утренней розой, и Алену баловали вниманием и подарками еще больше, только теперь – влюбленные в нее мужчины.

Лариса же в отличие от сестры не обладала столь яркой внешностью и была скорее просто миловидной, чем красивой, девушкой. Осознание того, что младшая сестра превосходит ее и внешне, и по оказываемому ей вниманию, наложило свой отпечаток, породив некий комплекс неуверенности в отношениях с мужчинами. Лариса компенсировала его стремлением добиться карьерных успехов. Окончив институт с красным дипломом, она устроилась в только организующееся рекламное агентство и за довольно короткий срок прошла карьерную лестницу от помощника менеджера до ведущего специалиста отдела продаж. И тогда же, сразу после получения диплома, реализовала свое стремление к самостоятельности, переехав из родительского дома в маленькую «однушку». И с тех пор как она стала жить отдельно, большинство связующих ее с младшей сестрой звеньев рассыпалось. Слишком разными они были, и слишком мало оказалось точек соприкосновения. Одной из таких точек являлась пятничная коробка с пирожными.

Это был странный сон. Сон-пустота, в котором ничего не было – ни людей, ни животных, ни улиц, ни зданий – ничего, кроме густого белого тумана. Туман казался таким плотным, словно молочный пудинг, и при желании его можно было бы резать ножом. И оттого, что во сне не было ничего, кроме этого густого тумана, становилось жутко. Не страшно, а именно жутко – до холода в позвонках. Туман наполнял собой сон полностью, до краев. Лариса не видела себя в этом сне-тумане, но знала, что является ядром, которое туман плотно и равномерно обволакивает. Она словно попала в его эпицентр. Странно было и то, что такой пустой сон обладал подробностями. Туман сперва казался лишь некоей однородной субстанцией, а потом словно ожил. Он дышал – вначале тихо и неуверенно, затем все более различимо, громче. Со стоном, придыханием, будто умирающий человек. И холодок ужаса, наполняющий позвонки, постепенно превращался в стужу, от которой, казалось, спинномозговая жидкость замерзала, превращаясь в колкие кристаллики льда. «…Верни-и…» – то ли туман судорожно всхлипнул, то ли действительно сквозь хриплое, стонущее дыхание послышалось различимое слово. «Верни-и…»