Значит, Военно-морская академия, выпускающая морских офицеров! Вход в нее для абитуриентов, желающих посвятить себя увлекательной и опасной морской жизни, ограничивали строгие вступительные экзамены с уклоном в математическую науку. Не такие строгие, как до начала войны, когда запросы флота в свежей крови не были столь остры, но и сейчас достаточно требовательные: приобщение к миру моря оплачивалось знанием точных наук и их малопонятных законов. Эти знания должны были гарантированно обеспечить высокий профессиональный уровень флотских офицеров. Такой взвешенный подход вызывал во мне изрядные сомнения, но ради достижения заветной цели я, прирожденный гуманитарий, готов был с головой погрузиться в изучение точных наук. Бросив вызов вялотекущему времени, я решил, оставаясь в глухих стенах лицея Святой Женевьевы, осилить подготовительный курс для поступления в Морскую академию не за два отведенных на это в обычных условиях года, а вдвое быстрей – за год. Не отдавая себе в этом отчета, я спешил жить. Я, строго говоря, всю жизнь спешил заглянуть за ближайший поворот.

В математике, еще с Буржа подспудно подумывавший о литературной карьере, я был откровенно слаб. Но, Боже милостивый! Если другие могут осилить этот редут, смогу и я. Время, окружавшее меня, как кокон, из которого не выбраться, сжалось и наполнилось формулами и цифрами. Они составляли мою жизнь, ограничивали кругозор. Они принуждали мыслить абстрактно, и я не уставал благодарить судьбу за то, что с малых лет был не чужд абстрактному воображению: со времен Ранси находил мир в ирреальном освещении. И теперь, сидя за учебниками, мне не приходилось изумляться холодной абстрактной мощи математических формул. Они вписывались в неординарную систему моего восприятия мира… В таком плавном движении неделя шла за неделей, месяц за месяцем.

Все имеющее начало приходит к концу. Закончилось и мое форсированное наступление на науку, и просьба о приеме в школу морских офицеров вместе с результатом предварительной учебной проверки была отправлена. Оставалось ждать решения приемной комиссии.

Нет ничего тягостней ожидания – будь то немое сидение в военной засаде, ожидание чуда или ожидание Годо. Но и ожиданию решения комиссии, как всему на белом свете, пришел конец – я был принят. Надо признать, что моя принадлежность к высокой дворянской знати сыграла здесь не последнюю роль: флот традиционно проявлял слабость к выходцам из аристократических семей.

Отец, к которому я поспешил с новостью, был доволен. Выслушав мой рассказ и задав несколько уточняющих вопросов, он поднялся из-за стола, открыл сейф, достал оттуда переходивший из поколения в поколение золотой перстень с выгравированным на нем гербом семьи д’Астье и надел его мне на безымянный палец левой руки.

Морские офицеры, ведущие, как собачек на поводке, бронированные громады по морям и океанам, – элита армии, гордость нации. Слабакам здесь не место, спаянное офицерское братство отторгает их, как ненужный балласт… Так я рассуждал, широко шагая по брусчатке Брестского порта к Военно-морской академии, где мне предстояло начать новую жизнь с чистой страницы, на которой не было отведено места ни для стихов, ни для зарисовок. И тем не менее я не собирался расставаться с верной записной книжкой, уверенно лежавшей в глубоком кармане моей куртки: служба службой, а тяга к писательству останется при мне.

Брестский порт – лицо нашей военно-морской мощи, с которой разве что британцы могли сравниться! Проницательный Ришелье предвидел славное будущее Бреста и способствовал всяческому укреплению головной стоянки нашего флота. Так уж сложилось и повелось, что флотский офицерский корпус укомплектовывался патриотически настроенными, отлично подготовленными молодыми людьми завидного социального уровня. Принадлежность к морским офицерам гарантировала высокое положение в военной иерархии. О поступлении в брестскую Военно-морскую академию мечтали многие, и это была задача не из легких: от абитуриентов требовались обширные и глубокие знания. И вот пришел мой день: за порогом лицея меня ждала новая жизнь.

Собственно говоря, новую жизнь мы начинаем каждое утро, и всякий раз с чистого листа – вчерашний день остается позади, его засасывают зыбучие пески прошлого. Уверенно шагая, я поглядывал на хмурые дредноуты в гавани и испытывал к ним невольное почтение – они имели устрашающий вид, легкомысленные замечания на их счет были бы неуместны. Головная база военного флота Брест самим своим видом внушала новичку серьезность и строевую подтянутость мысли. И абстрактные рассуждения о ежеутреннем обновлении и зыбучих песках я старательно от себя отводил. Не пески теперь должны были волновать мое воображение, а волны.

Я приехал в Брест накануне, вчера в обед, и в ожидании завтрашней явки в училище испытал настойчивую потребность провести ощутимую грань между нынешней гражданской жизнью и предстоящей военно-морской. Выкопать крепостной ров, например, или построить разделительную стену – что-нибудь! Чтоб запомнилось и осталось! Бесцельно побродив по городу, я зашел в портовый бар.

В баре стоял столбом табачный дым и висел литой гул голосов. Радуясь соседству подгулявших моряков и портовых забулдыг, я заказал вина и, не успев еще пригубить толком, обнаружил рядом с собою девушку, без вступлений протянувшую мне сигарету. Попросив бокал для доброй девушки, я закурил, и скверный табак обволок мне горло. Я закашлялся и рассмеялся сквозь проступившие слезы, и девушка сочувственно засмеялась мне в ответ. В полутьме бара она казалась мне чудо какой привлекательной – габаритами напоминающей версальскую Марту, но не с карими, а с небесно-голубыми глазами, под одним из которых, левым, если не ошибаюсь, угадывался аккуратно замазанный гримом фингал. Может быть, девушка наткнулась ненароком на угол барной стойки. Все может быть.

После повторного бокала вина и рюмки анисовой в придачу я уже не сомневался в том, что моя новая подружка охотно ляжет редутом между моим неполноценным прошлым и сверкающим будущим. Ляжет – и без лишних слов наконец-то отворятся передо мной двери храма; я войду в него мальчиком, а выйду мужчиной, каковым и подобает быть курсанту французской Военно-морской академии. Завтрашнее утро будет отличаться от нынешнего вечера. Танцуя в плотно сбитой толпе, мы прижимались друг к другу и обменивались приятными легкими словами. Ночь стояла за стенами кабака, и я гадал, куда бы нам отсюда пойти и найти уединение. Разместись мы под звездами – на лавочке или даже в придорожном бурьяне, – на нас мог бы наткнуться ночной патруль и мое завтрашнее посвящение в моряки оказалось бы под вопросом. Такой поворот событий я представлял себе со смущением и опаской, хотя отказываться от предстоящего мне открытия и не думал: пусть патруль, пусть арест! Но тут милая девушка, веселившаяся от души, рассеяла мои сомнения: рядом с баром, в нескольких минутах ходьбы, у нее, сказала она, есть комнатенка, и там, несмотря на мой исключительный рост, мы разместимся без помех и проведем остаток ночи в собственное удовольствие.

И было торжество открытия, и был экстаз. И я выучил на всю жизнь, что бездонная звездная вечность, в клубах которой человек теряет рассудок, существует всюду – и в грязном закутке, и в хоромах королевского замка.